При использовании материалов с этого сайта, ссылка на автора обязательна.
Метрах в двухстах от комендатуры, по изрытому ямами и заваленному битыми кирпичами пустырю, шли двое. Старуха в обычной деревенской одежде темного ситца толкала перед собой наполненную какими-то обломками тачку. Рядом с ней, поминутно нагибаясь, чтоб сорвать приглянувшийся цветок, весело припрыгивала девчушка лет пяти. Ростиком — чуть выше тачки.
— Ой бабушка, смотри: веревочка!
Старуха наклонилась вбок, подслеповато пытаясь разглядеть, что там увидела внучка. И в это же время услышала, как кто-то кричит со стороны почти невидимых из-за куч мусора постов комендатуры:
— Эй! Эй, куда! Назад!
— Ах, чтоб вас! — Заворчала бабка,- что мне, эту дрянь назад, домой везти? Ага, щас! И решительно двинув тачку вперед, наклонила ее на бок, чтобы поскорее сбросить свой груз.
Что-то хлопнуло. Странный темный предмет, выпрыгнув из травы, ударился о борт тачки и отлетев в сторону, рванул, выбросив черно-огненный клуб. Долго ждавшая своего часа ОЗМка хлестанула во все стороны сотнями стальных осколков.
Старуха, упавшая от страшного удара по ногам, пронзительно закричала и, оставляя кровавый след, поползла к девочке. Та, лежа на спине, прерывисто дышала, булькая розовыми пузырями.
Из комендатуры кружным путем, огибая минное поле, бежали люди. Когда до раненых оставалось метров сто, часть из них рассыпалась в стороны. Встав на одно колено за разными укрытиями и вскинув автоматы, они настороженно всматривались в недалекую зеленку, прикрывая двоих, которые пошли дальше. Пошли чуть ли не на четвереньках, внимательно вглядываясь в траву, прокалывая шомполами подозрительные участки. Один продвигался молча, а второй, впрочем, ни на секунду не теряя бдительности, тихонько бубнил себе под нос:
— Это ж надо, в самую середину минного поля залезть! Ну бабка, ну диверсантка хренова! Саня, стоп!
Его напарник замер, прижавшись к земле. А разговорчивый, достав солидного размера нож, аккуратными круговыми движениями подрезал дерн и бережно отложил его в сторону. Подрыхлил землю вокруг какого-то предмета и, подсунув под него пальцы, плавно вытащил из грунта коричневый, похожий на эбонитовый, цилиндр.
— Вроде без сюрпризов…
— Больше не доставай. Некогда возиться. Обозначай флажками, чтоб на обратном пути не зацепить.
Минут через десять они добрались до старухи и ребенка.
— Дышат, живые. О, смотри: осколки от ОЗМки.
— Да на таком расстоянии она их должна была в капусту посечь!
— Может, заторчала, не выпрыгнула толком. Или тачка прикрыла! Видишь, как решето…
Разговаривая, саперы сноровисто осмотрели раненых. Один быстро вколол старухе промедол, перетянул голени жгутами. Второй поднял девочку:
— В горло и в грудь справа! Ножки немного посекло. Слушай, а ей промедол можно?
— Не знаю. Неси бегом, Вовка, доктор разберется.
И тот рванул. По минному полю, по проделанному наспех коридору, ловко, как горнолыжник, уклоняясь от флажков. Он знал, что в такой спешке они с Саней могли пропустить не один страшный сюрприз. Но Вовка, по кличке Отец-Молодец, которого дома дожидались пятилетняя любимица Наташка и еще не видевшие отца двойнята — неделя от роду, мчался по полю смерти, прижимая ребенка к груди, задыхаясь и шепча:
— Терпи, терпи, маленькая! Не бойся! Я свой дядя, я хороший дядя! Сейчас тебя наш доктор Айболит посмотрит. Он тебе даст конфетку и не будет больно. Потерпи маленькая!
А Саня тащил старуху. Взвалив ее на спину, он шел, вглядываясь под ноги, и молча слушал ее причитания:
— А ведь она же сказала мне: “Баба, там веревочка!”. Ой, я дура старая! За что же мне такое наказание? Господи, дай мне сдохнуть смертью страшной, только спаси нашу кровиночку!
На дороге, напротив места трагедии уже ждали “Урал” и БТР сопровождения.
Возле машины стояли Шопен — командир ОМОН и врач комендатуры, которого все в глаза уважительно величали Док, а за глаза — Айболит. Длинные чуткие пальцы командира, лежавшие на цевье автомата, как на грифе гитары, не оставляли сомнений в происхождении его личного позывного, давно уже ставшего вторым именем. Укрывшись за броней БТРа и посматривая то в сторону зеленки, то на раненых, негромко переговаривались бойцы ОМОНа.
— Чего она туда полезла? Вон же табличка “Мины”, вон еще…
— Да ей, наверное, сто лет в обед, не видит небось ни хрена, слепандя старая.
— Блин, рисково саперы идут! Тут ведь кто только чего не ставил. И “чехи”, и наши. Ни карт, ни схем. Сам черт не разберет!
— Спасать-то надо. Бабка еще вроде шевелится.
— Хрен бы с ней, с бабкой. А маленькая, похоже, готова. Нет!… Шевельнула ручонкой, шевельнула… Смотри, как Отец-Молодец чешет, живая значит!
Навстречу Вовке, бережно подхватив девочку, бросился врач.
Пока он возился с малышкой, дошел Саня со старухой. Ее перевязали омоновцы и прибежавшие из соседнего дома женщины — чеченки.
— Спросите у них, где родители девочки. Пусть найдут быстро, — помогая доктору, через плечо бросил бойцам Шопен.
— Нет у нее никого, кроме бабки, — пытаясь прикурить трясущимися руками, отозвался солидный, лет сорока, омоновец, с виду — классический старшина роты. — Женщины говорят: отец в оппозиции Дудаеву воевал, погиб. Мать тоже боевики убили, из дудаевской охраны. Средь бела дня увезли, изнасиловали и пристрелили. Бабку с девочкой всей улицей спасали, прятали.
— Надо быстро в госпиталь. У маленькой слегка задета трахея, но это не страшно. А в легких может быть кровотечение, — заканчивая перевязку, сказал Айболит командиру.
Тот молча кивнул. Сидевший на корточках у колеса водитель опрометью бросился в кабину работающего на холостых оборотах “Урала”, а двое омоновцев, заранее откинувшие задний борт автомашины, заскочили наверх, приготовились принимать старуху. Но Шопен, помедлив мгновение, отрывисто распорядился:
— Сопровождение — на “Урал”. Бабулю — на броню сверху. Док с девочкой — в БТР: его меньше трясет.
Айболит согласно покивал головой и, бережно подняв ребенка, полез в боковой люк.
Устелив сиденье бушлатами и уложив на них малышку, он встал на колени, неотрывно глядя на свою маленькую пациентку и держа пальцы на пульсе тонюсенькой ручонки.
За долгие годы своей работы Док видел много крови. В последние месяцы — особенно много. Но сегодня его просто колотило. И он знал, что не его одного. Айболит успел заметить, как непривычно нервничали и суетились даже самые опытные бойцы. И как тряслись губы у всегда бодрого и энергичного, видавшего виды командира…
На крыльце двухэтажного здания полевого госпиталя, сняв “Сферу”, черную внутри от пота, и положив на колени автомат, сидел Шопен. Невидящими глазами он уставился куда-то вдаль, поверх голов своих товарищей. А те притихшей группкой расселись на корточках у БТРа и за негромким разговором гоняли по кругу единственную сигарету, последнюю из скомканной и выброшенной пачки.
На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.
— Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.
— Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая — ничего, а потом комплексы пойдут, — понимающе кивнул Шопен.
Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.
— Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? — растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.
— О-ох, блин, прямое попадание! — то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. — Ее саму в январе ранило. Когда ребят из под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать — заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил…- пояснил словоохотливый информатор, и добавил смачно, — к-козел!
Шопен поднялся, почти бегом направился вслед за медсестрой. Та стояла в конце коридора, у окна. Она уже не плакала, но все еще судорожно вздрагивала от задавленных всхлипов.
Шопен прижал ее к себе, погладил по голове.
— Прости, сестренка. Я ж не знал.
— Ладно, ты-то здесь причем? — вытирая ладошкой остатки слез, попыталась улыбнуться она. — Просто никак не привыкну, что я уже не женщина, а так… камбала потрошенная. Только для временных удовольствий.
— Вот дурища! — Внезапно рассердился Шопен. — Ты на себя в зеркало давно в последний раз глядела? Да еще не один тебе ноги целовать будет. И на шрамы твои молиться, если он мужик, а не гандон штопанный, как твой бывший. А дети… Вон — твоя крестница — круглая сирота. И полгорода таких. Собирай, да люби, роднее своих будут.
Неожиданная взбучка, после ставших привычными и ненавистными утешений, подействовала на медсестру таким же неожиданным образом. Она вдруг открыто, по-настоящему улыбнулась и, положив Шопену руки на плечи, заглянула ему в глаза:
— А я правда еще ничего?
— Ты красавица. И человек настоящий. Те ребята, что отсюда вырвутся, после войны таких как, ты искать будут. Днем — с огнем и сигнальными ракетами.
В коридор вышел Айболит. Состроил глазки, улыбнулся понимающе, мол, молодец, командир, знай наших! Но встретив сдержанный, холодный взгляд Шопена, быстро изобразил озабоченность и пошел на выход.
— Ладно, мне пора. Береги себя, сестренка. И не дури.
— И ты береги себя, братишка. Настоящих мужчин тоже не так много. — И поцеловала. Нежно, как родного, близкого, знакомого тысячу лет.
Вернувшись в комендатуру, Шопен приказал водителю проехать к границе постов, окружающих комендатуру. Коротко переговорив со старшими нарядов, поднялся на подножку “Урала” и оглянулся. Вдоль кромки минного поля саперы уже протянули ограждение, связанное из обрывков телефонного кабеля и кусков остродефицитной “колючки”. На нем раскачивались свежие предупреждающие таблички на русском и чеченском языках. За ограждением, в поле ковырялся Отец-Молодец с коллегами, устанавливая новые, только вчера полученные мины.
Шопен потер виски руками, постоял еще секунду, — Поехали! — и хлопнул дверцей.
Словно отвечая, где-то за Северным захлопали минометы. Воздух наполнился смертоносным шелестом и тошнотворным, рвущим душу свистом.
/p