Валерий Горбань

Шестой отдел (Выстрелы на перевале)

---

 Светлой памяти Олега Волкова
— моего друга, удивительного человека,
и нашего Шефа — Александра Максимовича Крупича
— настоящих офицеров настоящей милиции
посвящается

 

 

ВЫСТРЕЛЫ НА ПЕРЕВАЛЕ

 

– Хреновое это дело!

Железный палец Гопы бесцеремонно уперся Игорю в грудь.

– Вот попомни мои слова: это дело кровью пахнет!

Игорь не ответил, только сморщив нос, отвел в сторону татуированную жоркину лапу и задумчиво потер грудь.

Два часа назад он заглянул в “предбанник”, разделявший кабинеты начальника “шестерки” и его заместителя. На пороге замовского кабинета стоял Шеф и раздраженно говорил в полуоткрытую дверь:

– Он, может, с бабами загулял или в карты проигрался, а теперь звонит жене и голову морочит. Мы всю милицию на уши поставим, а завтра каждый сыщик будет потешаться: мол, шестому отделу делать нечего, так он розыском гулящих мужей занялся.

Шеф развернулся к своему кабинету, и его темно-карие глаза уперлись в жизнерадостную Игорехину фигуру.

Если честно, то фигура эта направлялась в кабинет заместителя начальника шестого отдела вовсе не по служебным делам. Уж очень хотелось совершить пару разгрузочных “полетов” на истребителе Ф-15 с помощью единственного в подразделении компьютера. Олег, хозяин кабинета, коренной ленинградец, был настоящим сыщиком: напористым, с блестящей юридической и оперативной подготовкой. За эти качества сыскная братия охотно прощала ему отличное знание английского, прекрасную игру на фортепиано и даже полное и принципиальное отсутствие мата в лексиконе.

А в последнее время он серьезно заболел компьютерной болезнью и все редкие свободные вечера, порой переходившие в ночи, проводил возле старенького “Каспера”, подаренного отделу одним из клиентов, спасенных от вымогателей.

Достаточно было, зайдя якобы по делу, задать Олегу какой-нибудь вопрос о его электронном любимце, как тот, фанатично поблескивая глазами, усаживал гостя за клавиатуру. Затем он перегибал через посетителя свои 185 см и начинал ловкими пальцами пианиста барабанить по клавишам в таком темпе, что мог бы загнать в тупик и профессионального программиста. И, наконец, наступал момент, когда терпеливому и благодарному ученику, вконец обалдевшему от столь стремительного урока, великодушно разрешалось сыграть в “эту ерунду”.

Иногда Шеф, поддавшись велению служебного долга, имитировал преследование игроков, нещадно эксплуатировавших “машину”. Особенно доставалось тем, кто попадался в рабочее время. Но опера, у которых сутки вечно смешивались в невообразимую кашу, будучи людьми независимыми, сами определяли свой режим, а будучи оптимистами по натуре, взбучки переносили философски. Тем более что характер Шефа, являвший собой странную смесь из типичного оперского фанатизма, классической белорусской упертости и бешеной возбудимости истрепанных милицейской работой нервов, особой опасности для подчиненных не представлял.

Не раз бывало, что беспощадно выдрав лопухнувшегося оперативника в своем кабинете, Шеф через десять минут на совещании высокого руководства также яростно отстаивал своего сотрудника, приводя вечные, как сыскная работа, аргументы:

– не ошибается тот, кто не работает;

– чем результативнее опер, тем больше у него врагов;

– чувствуют негодяи, что им серьезно на хвост сели, вот и жалуются…

А еще был Шеф милиционером. Опытным и жизнью битым. И потому, развернувшись на пороге, развернул на сто восемьдесят градусов и свой монолог:

– Если так хочется на ерунду время тратить, то делай все сам. Отбери заявление, объяснение и проверь в установленном порядке. Больше никого отвлекать на это заявление я не буду. А лучше вон Игорю поручи, пусть руку набивает на заведомых отказных.

Заинтригованный Игорь, едва пропустив Шефа, заскочил в кабинет Олега.

В кабинете, кроме хозяина, находился один из самых колоритных оперов “шестерки”, ночной кошмар магаданских уголовных “авторитетов” – Жорка по прозвищу Гопа. Прозвище это настолько ему шло, что давно уже стало вторым именем. Во всяком случае, за глаза его иначе и не называли. “Крутые” ненавидели его лютой ненавистью, но ни один из них и в пьяном бреду не помышлял о том, чтобы не только расправиться с Гопой, но даже просто сдуру сунуться поперек его пути. И дело было не только в его бандитской внешности, на которую не раз клевали заезжие гастролеры и самоуверенные новички. Ни золотой оскал Жоркиной улыбки, ни щедро разрисованные татуировкой кулаки, ни вполне приличные бицепсы не могли внушать страх людям, прошедшим школу выживания в тюрьмах и лагерях. Первым и главным тормозом, конечно, была репутация шестого отдела, не склонного прощать или забывать любую обиду, а уж тем более угрозу любому из своих оперов. Но Жорка и сам по себе был не подарок. Беспощадный, не признающий выходных и проходных, убежденный сторонник иезуитского правила “цель оправдывает средства”, он был цепок, как клещ, коварен и хитроумен, как бес. Наживать такого врага, дураков не было. Впрочем, однажды нашлись двое. Тот, что был с обрезом, умер с пулей от Макарова в сердце. Второй – до сих пор в бегах… Так что, их пример никого не вдохновил.

Гопа стоял в центре кабинета и орал:

– Какие, на хрен, бабы, какие карты? Уехать за шестьсот километров в подштанниках, без денег, ни с того ни с сего. Даже не пожрать в дорогу. Он что, совсем больной? Не мог жене своей что-нибудь наплести, прежде чем уехать? Десять штук за аварию! Он что, самолет разбил или “Волгу” новую, прямо на заводе?

Выдержка, такт, уважение к старшим, а равно и младшим, в число Жоркиных добродетелей не входили. Коллеги к его воплям уже давно привыкли, и если рычали иногда в ответ, то больше из спортивного интереса или когда запарка в серьезном деле выключала присущее всем нормальным сыщикам чувство юмора.

Олег оторвался от монитора, к которому успел прилипнуть, как только Шеф ступил за порог, и в своей обычной мягко-ироничной манере воткнул Гопе шпильку:

– Родной, если ты и вправду думаешь, что тут дела серьезные, что ж ты время теряешь? Может, эти ребята уже на почте деньги получают?

– Нет, я созвонился с начальником смены, нас предупредят, если что. Надо же сначала всю эту писанину оформить. Ты же слышал!

– А успеете? Деньги куда должны прийти?

– На главпочтамт, тут две минуты ходу.

Тут Жорка соблаговолил обратить внимание на Игоря:

– Ты у нас писатель, вот тебе самая и работа. Идем ко мне, я тебе быстренько покажу, что делать, а сам тут прозвоню кое-кому.

До перехода в “шестерку” Игорь четыре года работал в пресс-группе УВД. Далеко не сразу удалось ему найти общий язык с операми, склонными скорее не доверять вообще никому, чем поверить человеку малознакомому, пусть даже и с капитанскими погонами на таком же, как у них, мундире.

Помог случай. Игорь сумел уговорить руководство купить для пресс-группы видеокамеру. Бытовая, рядовая камера “Панасоник 7В” по тем временам была просто техническим чудом для милиции, оснащенной киноаппаратами времен второй мировой. А главное – чудом единственным и позарез необходимым. Только годы спустя Игорь смог оценить, через какие изощренные проверки со стороны сыщиков он прошел с наивностью младенца и самоуверенностью дилетанта прежде, чем стал своим среди этой отчаянной и жизнелюбивой братии.

Первыми сломали лед парни из группы борьбы с наркоманией, затем потянулись опера из шестого отдела. Вихрь стремительной и бесконечно разнообразной оперативной работы захватил Игоря. Неповторимая обстановка “мозговых штурмов”, когда ситуация вынуждала создавать сложнейшие комбинации в считанные часы, а то и минуты, потрясающий азарт задержаний беспредельно наглых групп вымогателей, приблатненных квартирников и болезненно-лживых наркоманов – все это отнимало последние остатки личной жизни и затягивало, как бездонный водоворот.

Результат был предопределен. В один прекрасный день, а точнее, в третьем часу ночи, в перерыве между допросом только что взятого с поличным специалиста по квартирным кражам и очередной партией в нарды, Гопа спросил:

– Ты рапорт когда будешь писать?

– Какой рапорт?

– На перевод к нам.

– Так меня и взяли, к вам по приказу меньше чем с трехлетним стажем оперативной работы не берут.

– Ты как маленький. Приказы пишут одни люди для того, чтобы другие могли их нарушать, когда очень нужно.

Олег согласно покивал головой из-за компьютера:

– Мы уже с Шефом разговаривали, он не против. Нам дают должность аналитика. Попишешь бумажки, а там, глядишь, и делом займешься.

Перевод состоялся, и коварный Жорка, до смерти не любивший писанину, активно пожинал плоды своего благодеяния.

 

В тесном кабинетике, который Гопа делил еще с двумя операми, устало откинувшись на спинку стула, сидела молодая женщина. При появлении сыщиков, она подалась им навстречу, и такой тревогой, таким ужасом плеснули ее глаза, что Игорю стало не по себе.

Жорка приобнял ее за плечи и непривычно мягко сказал:

– Наташ, ты не спеши переживать, бывает, еще страшнее все кажется, а потом пустяками заканчивается. Ребята уже работают, но нужно, чтобы все было официально. Ты соберись и еще раз подробно расскажи. Игорь все оформит, и пойдешь отдохнешь.

– Какой отдых. Я, наверное, с ума сойду. Как он позвонил, меня трясет и трясет…

– Ну ладно, ладно. Давай, садись и все по-порядочку.

 

* * *

– Вот, прямо под последней строчкой пишите: “С моих слов записано верно, мною прочитано”, и подписи – здесь, здесь и здесь.

Игорь взял листы объяснения и еще раз пробежал глазами. Недлинная получилась история, но, в самом деле, странная, мягко говоря.

 

24 апреля

 

– Наташ! Я поеду, потаксую немного.

– А обедать?

– Да я недолго, сейчас рейсовый с трассы подойдет, может, кого с вещами в поселок отброшу.

– Ты хоть оденься, не май месяц. Куда в одном трико?

– Я куртку накину, в машине тепло, солнышко через стекло шпарит, аж глазам больно.

 

Муж Наташи, работяга, отец двоих детей, по характеру человек семейный и любитель уюта, в свободное время иногда подтаксовывал на своих Жигулях – “единичке”. Поселочек небольшой, двадцать пять тысяч населения. Больших денег не заработаешь, но детишкам на молочишко набегало, да и на бензин-запчасти не от получки отрывалось.

– Только недолго. Через полчаса все готово будет.

Но прошло и полчаса, и час, кастрюли с плиты уже перекочевали в подушки, а хозяин дома так и не появлялся. Наталья слегка поворчала про себя, но потом решила, что подвернулся выгодный клиент, и Володя катает его, перехватив где-нибудь всухомятку.

Наступил вечер.

Может, повез кого в соседний поселок? В радиусе двадцати-тридцати километров от райцентра разбросано много старательских баз, времянок на золотых полигонах. Дороги там поразбитые, глухие. Случись что – и позвонить неоткуда, а другие машины проезжают одна-две за день.

Выглянула в окно: на смену дневной оттепели пришел крепкий морозец. Столбы дыма над частным сектором выстроились по строгим вертикалям. Появившиеся, было, в затишках лужицы на глазах одевались в блескучий ледок. В это время перепады температур бывают в двадцать-тридцать градусов, и морозы по ночам еще нешуточные.

– Говорила же, оденься! Эти мужики – хуже детей.

В девять позвонила Саньке, самому близкому Володиному дружку:

– Ты моего не видел?

– Нет.

Бросила трубку! Найди его! Здесь вырос, не только в поселке, на каждом полигоне, в каждой артели друзья, знакомые.

Навязчивые мысли возвращали в прошлое: к той беде, что шрамом легла на душу и не давала ей покоя, приходя в тяжелых снах, заставляя просыпаться в холодном поту, с колотящимся сердцем.

Володя – человек безотказный: тому – с ремонтом машины помочь, тому – что-то из города привезти. Там – магарыч, тут – угощение. Не выпить – обиды начинаются. Так, потихоньку-полегоньку и запил, да все крепче и крепче. Сколько ей пришлось пережить, она одна знает. Но сумела отстоять мужа, уговорила его пролечиться. С тех пор, зная свой мягкий, уступчивый характер, Владимир старался избегать и случайных, и дружеских компаний.

Не дай Бог! Но мало ли у мужиков дела какие. Поднимешь шум из-за пустяка, обидится. Да и сама перед людьми будешь дура дурой.

И все же давила сердце, нарастала, захлестывала тревога.

В десять набрала больницу:

– Девчонки, у нас аварий сегодня не было?

– Нет.

“Мишке, бывшему однокласснику, позвонить? В милиции работает, может, что подскажет”.

– Миш, ты только не смейся. Там у нас ничего не случилось? Мой куда-то еще в двенадцать уехал, раздетый, даже не пообедал, и нет до сих пор.

– Все нормально, вроде. Я час назад в райотдел заходил. Да если бы что случилось, тебе сразу бы позвонили. Вовку же каждая собака знает. Ты не волнуйся, куда он денется, твой тихоня.

– Миша, я не знаю, только мне плохо очень, Мишка, я боюсь…

– Эй, эй, ты что. Ну ты даешь! Да не реви ты! Так… Сейчас я Татьяну к тебе отправлю, сопли вытирать, а сам крутнусь по ребятам. Только если Вовка снова забухал, я ему по шее надаю, тогда не обижайся.

– Ты надавай, надавай, только живого его привези!

– Да ты что, чокнулась?.. Тань, возьми трубку!

Часа через полтора Мишка сообщил:

– Пацаны его видели: он трех мужиков возле автовокзала подсадил. Вроде, не поселковые. Может, старателей повез – те, если в кураж войдут, все выходные кататься будут и бабками швыряться. Так что готовь большой чулок: Вовка полный багажник деньжат привезет.

Наташа вслушивалась в бодрый Мишкин голос, но страшное ощущение беды не отступало. Хотелось закричать, кинуться на улицу, искать самой.

Взгляд упал на малышей, притихшими воробышками прижавшихся друг к другу на диване.

– Где же ваш папка?

– Господи, ну точно с ума сошла. Детей перепугала, – Татьяна укоризненно посмотрела на подругу.

Да только ей ли, жене и матери, самой не знать потрясающую силу женской интуиции. А потому, махнув рукой, она отправилась укладывать ребятишек в соседней комнате, обещая им рассказать “смешную страшилку”, если они лягут на правый бочок, не будут баловаться и беспокоить маму.

 

25 апреля

 

В два часа ночи зазвонил телефон. Испереживавшаяся женщина кинулась к трубке.

– Магадану ответьте.

– Алло, алло!

Какой-то странный, сломленный голос Владимира был почти неузнаваем.

– Наташа, это я.

– Ты где? Что ты делаешь в Магадане? Я…

– Наташа, послушай, я не могу долго говорить. Выслушай меня и сделай все, как скажу. Я попал в аварию, разбил чужую машину. У меня могут быть большие неприятности. Нужно рассчитаться с людьми. Завтра, прямо с утра, сними деньги с книжки, возьми у мамы, займи, но с утра пошли телеграфом десять тысяч в Магадан, главпочтамт, до востребования Дегтярю Дмитрию Степановичу.

– Как ты там оказался?

– Я пассажиров повез…

– А с тобой-то что, почему деньги не на тебя высылать? Ты в больнице, ты разбился?

– У меня все нормально. Я чужую машину разбил. А у меня все нормально. И машина моя целая. Ты только сделай, как я сказал. Как только здесь получат деньги, я сразу уеду домой. Ты записала: Дегтярю Дмитрию Степановичу. Я все потом расскажу.

 

И короткие гудки в трубке.

 

Наташа обессиленно опустилась на стул: “Десять тысяч!”. Володя неплохо зарабатывал, его разумная бережливость, умелые хозяйские руки позволяли в последние годы без особого напряжения экономить и откладывать сто-двести рублей в месяц. Уезжать на “материк” они не собирались, но давно мечтали о собственной благоустроенной квартире вместо старенького частного домика, оставшегося им от Наташиных родителей. – “На книжке сейчас тысячи четыре с небольшим. Где же взять остальные? И как же мечта? Да черт с ней, с квартирой. Здесь что-то не то. Володя неправду говорил. Голос у него был чужой. И слова все чужие. Как будто диктовал кто”.

– Что случилось? – до сознания не сразу дошел голос подруги, которая, видя состояние хозяйки, осталась ночевать.

Наташа буква в букву повторила разговор.

Не тратя лишних слов, Татьяна решительно взялась за телефон:

– Ну что, горе-сыщик, есть новости? А у нас есть. Нет, разговор не телефонный.

Михаил был необычно серьезен и деловит. Перед Наташей сидел совсем не тот веселый паренек, который в первом классе дергал ее за косички, в десятом подлизывался, упрашивая передать Татьяне домой очередную записочку, а после армии помогал ей вытаскивать Володю из страшного алкогольного омута, разыскивая по бичарням и взашей пригоняя домой. Его коричневато-зеленые глаза сохранили дружеское тепло и выражение всегдашней готовности броситься на помощь, но бесследно исчезли из искрящихся зрачков озорные бесенята, а из речи – вечные подначки и прибаутки.

– Для начала соберись. Не надо спешить с выводами. Звонил точно он? Ну вот, главное, он жив. И, по-любому, не в реанимации. Голос трезвый? Да я тоже думаю, что не должен, но мало ли что. Как оказался в Магадане? Он же ясно сказал, подвернулся заказ. Почему домой не заехал? Ну представь картинку, садятся три навороченных кооператора и говорят: “Шеф, едем в Магадан – платим стольник. Только мухой, время – деньги”. С аварией не все понятно, конечно. Чужую машину разбил в дым, а своя целая. Наверное, врет, не хочет тебя еще больше расстраивать. Почему деньги не на себя? Может, действительно, в больницу загремел. Но ему же надо рассчитаться, расписку с хозяина взять или как-то еще оформить. А, может, его ребята эти, чью машину разбил, у себя держат. Аварию оформлять не стали, но, чтобы не смылся, где-нибудь на хате оставили и присматривают.

– Так, может, его бьют там?

– Ну, ты газет перечитала. Зачем? Смысл какой? Он же не отказывается платить, тебе вот позвонил, деньги заказал.

Михаил продолжал говорить, больше полагаясь не на основательность своих аргументов, а на ту убежденность, которую он старался вложить в каждое слово, и которая должна была передаться Наталье, укрепить ее растревоженную душу.

Стараться-то старался. А между тем он знал, что не пацаны видели, как Володя на автовокзале посадил в машину троих мужиков, искавших, кто бы их подбросил до выезда на основную трассу. Видела это кассирша, отправлявшаяся на обед. И обрисовала она вовкиных пассажиров очень четко и ясно:

– Наглые такие морды. Один – точно ваш клиент.

А еще знал Михаил, что мутная волна дерзких вымогательств, синхронно возникшая с подъемом кооперативного движения и появлением больших денег в карманах новоявленных нэпманов, захлестнула и Магадан, вроде бы далекий от вечно экспериментирующего над своим народом центра. И что одним из любимых поводов для “наездов” доморощенных рэкетиров были дорожные происшествия. По случаю пустяковой царапины на крыле специально подставленной под удар машины или “ужасного стресса морально пострадавших” бритоголовых ублюдков, разыгрывались целые спектакли с единственной целью: отнять у запуганного и растерявшегося человека все, что он имел за душой.

Конечно, могло все быть и проще. Если Вовка снова сорвался, то может в такой штопор войти, что уже никакой ЛТП не поможет. А очумевшего от водки человека всегда сопровождает шакалье, любители дармовой выпивки. Эти, если запах денег почуют, любой спектакль организовать могут.

Но вряд ли. Пять лет ведь продержался. Да и с рождением детей, которых подарила ему Наталья, поверившая, что в дом вернулось счастье, Вовка здорово изменился. Особенно после появления на свет сына, его гордости и наследника. Он уже не шарахался испуганно и тоскливо от любителей, предлагавших “сообразить”, а насмешливо-сочувственно говорил:

– Ты лучше своему пацану шоколадку сообрази. Или велосипед, всего-то делов – месяц не попить.

И еще, гвоздем засела в голове странная Вовкина фраза: “Как только здесь деньги получат, я сразу уеду домой”.

 

Наташа слушала Михаила. Она очень старалась ему поверить. Но ясно видела, что он либо врет, либо что-то не договаривает.

А потому сжалась, как пружина, когда нарочито спокойным тоном Михаил сказал главное:

– Знаешь что, ты деньги возьми, сколько есть. Только не посылай по почте, а лети с ними сама. Детсад с восьми, сберкасса с девяти, самолет в пятнадцать. К свекрови не ходи, не пугай. Мы с Танюхой детей из садика заберем. В Магадане никуда самостоятельно не лезь. Доберешься – сразу в милицию, в шестой отдел. У меня там есть ребята знакомые, они помогут на месте разобраться. А я с утра пойду к комитетчикам: пусть “пробьют” телефон, с которого Вовка из Магадана звонил, – у них это дело поставлено. Пока будешь лететь, в “шестерку” перезвоню, чтобы там в курсе были. А пока ложись отдыхай, утро вечера мудренее.

Закрыв за друзьями дверь, Наталья прилегла на диван. Стрелки будильника, заведенного на полседьмого утра, уже подкрадывались к четырем часам. Разбитое, как после тяжкой болезни, тело требовало покоя, но взбудораженный мозг продолжал рисовать одну картину страшней другой. Валерьянка только добавила раздражения своим навязчиво-приторным запахом. И все-таки понемногу усталость начала брать свое. Не приятная сонливость, а тяжкое оцепенение измученной души, перемежаемое полуявью-полукошмарами, стало постепенно овладевать ею. И вдруг холодная волна непереносимого ужаса ударила в сердце, подбросила ставшее невесомым тело.

В мертвенно звенящей тишине осиротевшего дома тихий голос Владимира простонал:

– Наташа!

* * *

В таежном распадке, под черными замшелыми лиственницами, на голубоватом обледеневшем сугробе, уткнувшись лицом в наст и подергиваясь в предсмертных конвульсиях, лежал человек.

Над ним стояли трое. Тот, что был ближе всех, худощавый, с непокрытыми черными кудрями, серебрившимися в неверном лунном свете, тоже дрожал. Но не от боли и не того животного инстинктивного возбуждения, которое возникает у любого нормального человека при виде чужих страданий. Его трясло от пакостного страха, панического предчувствия расплаты, неожиданно и мгновенно сменившего опьянение властью над жизнью и смертью другого человека. Колотило и второго, рослого молодого парня, который бессмысленно топтался на месте, словно решая, куда идти и надо ли вообще идти куда-то.

Третий, приземистый, коренастый, прихрамывая, подошел поближе и придушенным хрипловатым голосом сказал:

– Давай еще раз. Для надежности.

Черноволосый завозился, лязгнул чем-то металлическим и наклонился над умирающим.

Раздался приглушенный хлопок. Замершее, было, тело содрогнулось еще раз и снова обмякло.

– Готов. Засыпай.

Хромой с похабным смешком встал на труп, попрыгал, вминая его в сугроб. Двое других торопливо ногами нагребали снег на убитого, на еще теплую голову, обмотанную скотчем, на рабочую болоньевую куртку и синее спортивное трико, заправленное в короткие прорезиненные полусапожки.

Затем убийцы также торопливо выстроились гуськом и по хрустящему насту след в след пошагали вверх по склону сопки. Минут через пять выбрались на дорогу, сели в не успевшую еще остыть старенькую красную “единичку” и рванули по направлению в город, подальше от места, где преступили они главный закон человеческий.

При въезде в город Хромой тронул за плечо молодого, который вел машину:

– На почту идем завтра с утра. Сегодня перевод никак не поспеет.

Черноволосый, вроде бы безучастно смотревший в окно, отозвался:

– А н-нас м-менты н-н-е вс-с-третят?

– А ты свой ствол с собой бери. Мы с Малым тоже возьмем. Нам теперь терять нечего. Тачку я с утра кентам на запчасти загоню. Получим перевод, все поделим и – врассыпную. С такими бабками “на материке” год гулять можно.

Помолчав, насмешливо добавил:

– Не ссы, а то еще больше заикаться начнешь. Смоемся без проблем. Баба его не въехала, никто ничего не видел и не слышал.

* * *

Хромой ошибался.

За шестьсот километров, в далеком горняцком поселке, чуткое сердце любящей женщины услышало то, что никогда не смогут уловить и зафиксировать самые фантастические приборы. Услышало и поняло так, что утром 26 апреля совершенно чуждый всякой сентиментальности Жорка поверил Наташе мгновенно и безоговорочно.

 

26 апреля

 

Гопа влетел в кабинет:

– Пошли, быстро.

– Что, пришли за переводом?

Жорка стрельнул глазами в сторону подскочившей Натальи и мгновенно соврал:

– Шеф зовет, ты же знаешь, как он ждать не любит.

А в коридоре управления, на ходу, добавил:

– А еще Шеф не любит… болов, у которых язык вперед головы работает. И все их не любят. А я особенно. И если хочешь со мной работать, держи язык в заднице, если он не держится за зубами.

Игорь молча проглотил эту ультрапедагогическую речь. Обижаться, кроме как на себя самого, смысла не было. Да и времени тоже. Главпочтамт располагался в соседнем квартале, через дорогу от УВД.

Жорка быстро говорил в такт шагам:

– Останься поближе к выходу, у окна, там столик, – заполняй любой бланк. Я буду брать того, кто пришел за переводом. А ты смотри в четыре глаза. Если он не один, дружки могут пойти на меня, а могут и ломануться на выход. Возьми хоть одного. Резко уйдет какая-нибудь машина, запомни марку, цвет, номер. Кстати, стой! Оружие взял?

– Да.

– Далеко не убирай, но и сразу не доставай. Еще пока ничего не ясно, может, никакого криминала нет. Схватишься за пистолет, потом всю жизнь будешь прокурору письма писать. Заява есть, задерживать для разбирательства можно. Начнем вежливо. Если будут дергаться, вали на пол и одевай “браслеты”. Достанут стволы, тогда доставай свой. Короче, делай, как я.

Игорь смотрел на Жоркин бычий затылок и с интересом представлял себе, как будет “валить на пол” такого же бугая. Нет, парень он не слабый, немного занимался борьбой, может сутками бродить по тайге, но тут – другое дело. Страшила не сама возможная схватка, пусть даже с подготовленным и опасным противником. Страшней любых увечий и даже самой смерти была мысль: “А вдруг упущу, не смогу помочь Жорке.” Тогда – пожизненное клеймо “лоха” и возня над бумажками с описанием чужой Работы.

Все. Пришли. Сомнения закончились.

Только внезапная дрожь на секунду стеснила дыхание. Но Игорь уже знал, что волнение мгновенно исчезнет, как только начнется Дело. Движения невесомого тела станут легкими, не отнимающими ни капли драгоценного внимания у мозга. Даже в случае тяжелой травмы боль и страх придут потом, когда все закончится и начнется отходняк. А если задержание будет успешным, то эйфория азарта перейдет в бешеную энергию, позволяющую работать сутками без сна и отдыха.

 

Эх, почта русская, родная. За века чиненные гусиные перья сменились стальными, затем появились шариковые авторучки, привязанные на веревочки всех мастей. Одно оставалось неизменным: клиенту, пришедшему без своего письменного прибора, приходилось либо скрести казенным устройством по дну высохшей чернильницы, либо изо всех сил продувать истощавший стержень в бесплодной попытке добыть пасты хоть на пару слов.

Игорь безнадежно катнул авторучку по столику, и она, свалившись, повисла на шнурке. Теперь можно было спокойно торчать с бланком в руке и рассматривать всех посетителей, ожидая, кто из них, заполнив свое извещение, отзовется на жалостливое: “Вы не могли бы…”.

Жорка стоял в очереди за переводами. Впереди него болтали две симпатичные девчушки, по виду – студентки. За студентками – дед, по виду на все сто лет. Мелькнула шкодная мысль: “Может, его будем брать?..”

— Ага, а вот морда вполне подходящая. Мужик лет тридцати, дерганый весь, озирается каждую минуту, ну точно – он!

Упорхнули щебетуньи. Ушкрябался, шаркая прорезиненными валенками, дед. Подергиваясь и гримасничая, выскочил суетный мужик.

Жорка протянул бланк кассирше. Та громко, на весь зал, объявила:

– У нас такой суммы нет, подойдите к начальнику смены.

Гопа сердито направился за загородку, с ходу начиная скандал:

– Шлете извещение, так подумайте головой, что надо деньги заказать. Почему я должен бегать туда–сюда?

Еще более сердитая начальница подозвала кассиршу, и они втроем скрылись за дерматиновой дверью в конце зала.

Через пару минут озабоченный Жорка выскочил из-за двери и направился к выходу, еле заметно кивнув Игорю головой.

– Ушел, сука. За две минуты до нас. Ему, как и мне, сказали, что денег нет, сумма очень большая, надо минут двадцать подождать. А он сразу побледнел, говорит, мол, тогда пока на улице погуляю, а потом подойду. С ним еще двое было. Сначала порознь стояли у разных окошек. А потом сошлись, пошептались и – ходу. Девчонки молодцы. А мы лоханулись. Наше счастье, если снова придут. Говорил Шефу, надо было сразу засаду выставлять и серьезную засаду, по полной программе.

 

Ни через двадцать минут, ни через два часа никто за переводом на десять тысяч рублей на имя Дегтяря Дмитрия Степановича не пришел.

 

Оперативники вышли на улицу. Молча прошагали к УВД.

У самых дверей Жорка остановился:

– Хреновое это дело. Вот попомни мои слова: это дело кровью пахнет.

* * *

В пятнадцать часов на Жорку обрушилось еще одно потрясение.

Еще утром, наплевав на все запреты и рискуя нарваться на крупные неприятности, он через голову Шефа обратился к ребятам из областного управления госбезопасности, часто помогавшим малочисленной и очень плохо оснащенной шестерке.

Коллеги мгновенно нашли недостающие деньги, подготовили их к передаче потенциальным вымогателям, оформили на почте все необходимые документы и провели инструктаж с работавшими в отделе переводов женщинами. С их же помощью удалось выяснить номер телефона, с которого Владимир звонил из Магадана домой. Немедленно установили адрес и данные владельца телефона: убогого, полудохлого алкоголика, который к пенсии по инвалидности добавлял приварок от перепродажи краденого. Квартиру обложили с осторожностью охотников, скрадывающих волка. Фиксировались все переговоры по телефону. Перетряхивались связи хозяина. Наиболее опытные и контактные опера под различными предлогами успели переговорить со всезнающими бабусями у подъезда и соседями барыги. И хотя никакой информации о пропавшем таксисте или его машине пока не поступало, это была ниточка, да еще какая. Даже самый тупой вымогатель не потащит среди ночи свою жертву домой к незнакомому человеку.

И вдруг выясняется, что в дело, не предупредив никого, влезли комитетчики из районного отделения, которым эту странную историю рассказал Михаил. Еще вчера, к десяти утра, связавшись с телефонистками, они узнали заветные пять цифр. Правда, сообщать их “ментам, которые вечно делают из мухи слона” преисполненные важности и таинственности чекисты местного значения не торопились. Более того, один из этих деятелей решил утереть нос милиции, особенно работникам знаменитого шестого отдела. Но не нашел ничего умнее, чем сегодня позвонить барыге и, пугнув хозяина грозным именем своей конторы, потребовать, чтобы Вовка прекратил заниматься ерундой и немедленно возвращался домой. Не то, мол, я с вами разберусь лично.

А вслед за ним, буквально через пять минут, позвонил неизвестный и поинтересовался, как идут дела. Услышав о выходке комитетчика, коротко сказал:

– Теперь жди ментов. Плети им что хочешь, но если вякнешь про нас хоть слово, сдохнешь.

Разговаривал неизвестный с телефона-автомата.

Узнавший об этом Губиев Махмуд, сотрудник подразделения по борьбе с организованной преступностью областного управления ФСБ, позвонил в район и немногими, но выразительными словами вправил мозги коллегам. Но поезд уже ушел. И поэтому, рассказывая  Жорке о случившемся, Махмуд виновато отводил глаза и сокрушенно вздыхал.

Гр– Останься поближе к выходу, у окна, там столик, – заполняй любой бланк. Я буду брать того, кто пришел за переводом. А ты смотри в четыре глаза. Если он не один, дружки могут пойти на меня, а могут и ломануться на выход. Возьми хоть одного. Резко уйдет какая-нибудь машина, запомни марку, цвет, номер. Кстати, стой! Оружие взял?амотный оперативник, такой же фанатик своего дела, как и парни из “шестерки”, он прекрасно понимал, какой урон нанес этот идиотский поступок не только престижу его фирмы, но главное – делу. Тем более что Губиев, за версту чуявший своим горбатым носом “жареную” информацию, обладал редкой способностью немедленно появляться там, где разворачивались интересные события. И он был полностью согласен с Жоркой: хреновое это дело и пахло кровью. Того же мнения придерживался и напарник Махмуда, веселый, румяный и симпатичный парень, тот самый, что так быстро раздобыл деньги и порешал все вопросы на почтамте.

В Жоркин кабинет заглянул Шеф. Увидев гостей, поздоровался и велел Жорке зайти к нему.

О чем шел разговор, не знал никто.

Зато результат был известен всем.

Разъяренный Шеф собрал личный состав отдела и объявил, что капитан милиции Гапонов от работы по заявлению гражданки Стороженко отстраняется, так как не может объективно оценить материал и, вообще, ведет себя недостойно, грубо нарушая дисциплину и субординацию. Материалы передаются подполковнику Ковалеву, который должен их разрешить в соответствии со статьей 109 УПК РСФСР, а не в соответствии со своими выдумками и фантазиями.

Последние слова относились явно не к Михалычу (он же – подполковник Ковалев).

Остервеневший Жорка полдня пытался перейти с мата хотя бы на легкий жаргон.

К счастью, Михалыч владел и матом, и жаргоном в совершенстве. И Гопа, переступив через обиду, сумел быстро ввести коллегу в курс дела. Поэтому работа не прервалась ни на минуту.

Кстати, если кто-то представляет себе подполковника Ковалева в виде убеленного сединой сыщика — ветерана из художественных фильмов про Петровку, 38, то с этим заблуждением пора расставаться.

Весь отдел помнил, как во время одного из рейдов прихваченный с наркотой азербайджанец затребовал “началника”, но, когда к нему подошел Михалыч и коротко представился, задержанный раскричался:

– Кто падпалковник, ты падпалковник? Я дурак, думаэшь? Началника давай.

И надо было видеть, как вытянулось в изумлении и испуге его лицо, когда мгновенно включившиеся в игру опера стали один за другим подбегать к Михалычу с докладами, вытягиваясь в строевой стойке, чего за ними раньше никогда не водилось:

– Товарищ подполковник, разрешите доложить…

– Товарищ подполковник, разрешите вопрос…

Долго еще потом развлекались сыщики, перешедшие исключительно на громогласно-уставное обращение к Михалычу, пока тот не рассвирепел и не “построил” их по-настоящему.

Но еще дольше сокрушался кавказский человек, привыкший к преклонению перед начальниками и “сеидами”, но допустивший столь ужасный промах в столь щекотливой ситуации.

Да и трудно ему было не промахнуться, если никак не приходила начальственная осанка к самому молодому в УВД подполковнику милиции: долговязому, с мальчишески-подвижным и насмешливым лицом, стремительному в мыслях и движениях, мгновенно переходящему на “феню” и блатную жестикуляцию.

Но вряд ли самая солидная внешность смогла бы что-то добавить к профессиональной репутации Михалыча. С пацанских лет мечтавший о работе в уголовном розыске, он в первые же месяцы службы стал одним из самых результативных оперативников. В жизни сыщиков выходные дни или свободные вечера – большая редкость. Но и их юный опер без сомнений приносил в жертву своей страсти, рыская по улицам ночного города, увеселительным заведениям, притонам и бичарням, добывая бесценные сведения. Зачастую “личный сыск” заводил в такие переделки, из которых выручали лишь хлесткие удары длинных рук неоднократного призера области по боксу или не менее длинные ноги… А затем вся добытая с таким трудом и риском информация раскладывалась по полочкам: биографические данные, приметы, клички, адреса, связи… и срабатывала в нужный момент, как бомба замедленного действия, выкашивая целые группы уголовников.

Но кроме фанатичного трудолюбия и отчаянной смелости, в общем-то, обычных среди сыщиков, Михалыч обладал незаурядным даром общения с людьми, умением не переходить грань между профессиональной жесткостью и садистской жестокостью, общепризнанной справедливостью в решении самых скользких вопросов. Не раз, на пороге яростного конфликта, вызванного столкновением враждующих группировок, вмешательство всезнающего Ковалева удерживало противников от кровавой резни. Многие бывшие и действующие уголовники, оказавшись в критической ситуации, приходили к нему посоветоваться и поговорить “за жизнь”. И не зря однажды, во время профилактической беседы с воровским “авторитетом”, претендующим на роль “ответственного за город”, на грозный вопрос: “Так кто у нас настоящий “ответственный”?” – тот неожиданно, трусливо-угодливо ответил:

– Ты, Михалыч.

 

Ковалев прошелся по кабинетам “шестерки” и в каждом о чем-то коротко переговорил с друзьями-коллегами.

Опера разбежались по городу. У каждого из них на руках находилось по несколько других материалов. Иные заявления тянули только на “отказной”, иные вызревали в серьезные дела. За любую из этих “бумажек” сыщики, зажатые в конкретные сроки УПК, лично отвечали головой. Но ни один из них, встречаясь с агентами, доверенными лицами и просто уголовниками, не упускающими случая услужить сотруднику шестого отдела, не забыл, как бы случайно и вразброс, без увязки двух вопросов, поинтересоваться: кто в последнее время выезжал на гастроли на трассу, и нет ли в городе какой суеты с “лохом”, которого “разводят на бабки” за аварию.

А “отстраненный” Жорка, после пары тонких дипломатических бесед Олега с подостывшим Шефом, был передан в распоряжение Михалыча и пахал на полную катушку в абсолютной уверенности, что жизнь все расставит на свои места.

 

27 апреля

 

Удача – дама капризная. И поклонников любит темпераментных и настойчивых. Поэтому никто не удивился, что именно Жоркин агент первым, в семь утра, позвонил Гопе, который, пролазив по злачным местам до трех часов ночи, устроился спать на стульях в кабинете, у телефона, чтобы не упустить бесценную информацию. Дома телефона у него не было. Не было, впрочем, и самого дома. Имелась комнатушка в частной избушке, которую он снимал за третью часть скромной милицейской зарплаты. Жорка коротко договорился о месте встречи и пулей вылетел из кабинета.

Ровно в девять он положил на стол Шефа рапорт с полученной информацией, необходимыми справками и грифом “секретно”.

Рапорт гласил: “Заика (Куцак Виталий Николаевич, 1960 года рождения, гагауз, уроженец г. Бендеры Молдавской ССР, судим по статьям 144, 145 УК РСФСР, первый раз – с отсрочкой исполнения приговора, по второй судимости отбывал наказание в ИТК–3, освобожден условно-досрочно в декабре прошлого года), Хромой (Никонов Василий Анатольевич, 1954 года рождения, русский, уроженец г. Бендеры, ранее судим по статьям 89, 144 УК РСФСР, 13 января сего года арестован по обвинению в совершении вымогательства общественного имущества, 15 апреля решением Магаданского городского суда освобожден из-под стражи под залог по состоянию здоровья) и неизвестный в городе молодой парень, которого двое вышеназванных называли “Малой”, 22 апреля выехали на трассу за золотом. Сделка с металлом сорвалась. Но что-то у них произошло. Никонов мечется по городу, пытается продать на запчасти машину явно криминального происхождения… По слухам, носит с собой оружие. Говорит, что надо завершить одно дельце и смываться из города”.

Один из оперов на личном “Запорожце” немедленно рванул в СИЗО за фотографией Куцака. Технари спешно перегоняли на дубликаты запись из видеотеки, сделанную после предыдущего задержания Хромого.

Когда через два часа из магаданского аэропорта поднимется самолет, к великой радости сыщиков задержавшийся из-за тумана, в кабине пилотов уже будет лежать пакет с фотографиями и видеопленкой. Еще через час, командир экипажа, коренной колымчанин, после двухминутной беседы с операми плюнувший на все инструкции Аэрофлота, лично передаст пакет водителю милицейского УАЗика, подъехавшего из поселка прямо на взлетку.

В тринадцать тридцать, кассирша автовокзала, рассматривая в райотделе среди других фотографий фото лысого и перепуганного Заики, сделанное в СИЗО два года назад, скажет с сомнением:

– Что-то есть, но точно сказать не могу.

Для юристов это означало: человек не опознан.

В четырнадцать, прервав показ мультиков в местном видеосалоне, попросив малышню погулять несколько минут и усадив владельцев салона в качестве понятых, оперуполномоченный РОВД Михаил Никифоров включит видеомагнитофон с доставленной из Магадана кассетой. На экране начнут сменяться специально подобранные для видеоопознания физиономии вымогателей, воров, убийц и просто хулиганов. При виде Хромого, сидящая в зале кассирша, нарушив официальное течение процедуры, воскликнет:

– Вот он, этот козел, что с Вовкой уехал!

 

Мгновенно переданная в Магадан новость новостью уже не будет.

 

Но полученные результаты опознания, которое может производиться только в рамках возбужденного уголовного дела, уже будут иметь юридическую силу. Потому что к этому времени произойдет ряд очень важных событий.

 

В девять тридцать, Жорка получил еще одно сообщение: Куцак просил расточить ствол обреза от “мелкашки”, чтобы экспертиза не могла распознать, было ли это оружие в работе. На совет просто утопить обрез в море, ответил, что он ему еще пригодится. Попросив укрытия и оставшись ночевать у корешка, Заика выпил немыслимое количество водки, но не опьянел и не отрубился, а впал в истерику и стал плести про какого-то сусуманского таксиста, которого они с Хромым и Малым якобы завалили на Арманском перевале, всадив две пули в затылок.

В десять пятнадцать, приехавший в УВД сорокапятилетний худощавый и рыжеватый Виктор Киряков, один из самых опытных следователей прокуратуры, подвергся темпераментной атаке со стороны сыщиков и, не выдержав жуткого оскорбления (“перестраховщик несчастный!”), разорался в ответ:

– Вы меня учить будете, сопляки! Проработают по три понедельника, а туда же!

В десять тридцать, переговорив по телефону с начальством и еле удержавшись от перехода на лексикон сыщиков, Киряков бросил трубку, желчно передразнив невидимого собеседника:

– Решай сам, тебе отвечать… А то я не знаю.

От души выругавшись, снова взялся за телефон и запросил в информационном центре очередной номер уголовного дела.

Опера дружно вздохнули.

Этот запрос означал лишь одно: следователь решился на свой страх и риск возбудить уголовное дело “по заявлению гражданки Стороженко о безвестном исчезновении ее мужа, Стороженко Владимира Николаевича, при обстоятельствах, дающих основание полагать, что совершено умышленное убийство”.

Руки оперативникам были развязаны. Правда, если бы гражданин Стороженко вдруг объявился по истечении нескольких суток живым и невредимым, то дисциплинарное взыскание сошло бы для Кирякова за амнистию. Что такое “необоснованное возбуждение уголовного дела”, он знал хорошо. А из материалов, “дающих основание полагать…”, у него имелись только заявление Натальи и краткий рапорт Жорки.

 

В одиннадцать, Шеф собрал оперативку и, глядя в стол, сказал:

– Для работы по заявлению Стороженко создается оперативная группа в составе трех человек. Группе придаются шесть сотрудников роты патрульно-постовой службы. Михал Михалыч загружен по другому материалу, поэтому старшим группы назначаю Георгия Анатольевича. Он в курсе дела и имеет к преступникам оперативные подходы.

В устах Шефа такое заявление было сродни публичному извинению. Никого это не удивило. Все знали: Шеф — горяч, но Шеф — МУЖИК!

Жорка не торжествовал. Ему было некогда.

В его маленький кабинет набились не трое названных на совещании оперов, а десять, в том числе обслуживавшие экономическую линию. Собственно, исключая Шефа, собрался практически весь шестой отдел. Большинству из них было тридцать-тридцать пять – счастливый для мужчины возраст, когда зрелость характера и жизненный опыт сочетаются с физическим здоровьем и еще нерастраченной молодостью души. Но не только возраст и общая профессия объединяли этих людей. Это были настоящие единомышленники, в большинстве своем прошедшие суровую школу работы “на земле”: в уголовном розыске города или одного из райотделов. Профессионалы высокого класса и трезвомыслящие люди, они понимали, что преступность – практически вечное явление. Но в то же время, бесконечно преданные своему делу, окрыленные первыми победами и умудренные первыми поражениями, они искренне верили, что недалеко то время, когда шестые отделы, при мощной поддержке государства, вооруженные новыми законами, превратятся в структуру, сопоставимую с американским ФБР и, словно гнилую палку через колено, сломают хребтину стремительно растущей организованной преступности.

Ни одному из них и в дурном сне не могло присниться, что новые законы будут редактироваться людьми, которые своими нравами приведут в изумление даже “паханов” старой закваски. Что уже тогда разгоревшаяся под лозунгами гласности травля в печати и наплевательское (если не тщательно продуманное) отношение к милиции со стороны власть имущих за неполные десять лет приведут к трем массовым исходам профессионалов из системы МВД, насильственно разорвав преемственность поколений. Что оставшиеся фанатики милицейской работы, вопреки всему надеющиеся на лучшее, будут размываться потоком новых людей, зачастую случайных, пораженных страшными вирусами стяжательства и продажности.

И что тем, кто сумеет сохранить себя, свою честь и злое упрямство в противостоянии нахлынувшей на страну дряни, придется, кроме изнурительной повседневной и неблагодарной работы, взвалить на себя тяжкую ответственность за восстановление профессионализма, сплочение и обучение талантливой и порядочной молодежи, постепенное отвоевывание у шаек, закрепившихся во властных структурах, так легко захваченных ими рубежей.

 

Но в этот суматошный и так рано начавшийся день никто из собравшихся в Жоркином кабинете не думал ни о высоких материях, ни просто о будущем.

Думали о том, как быстро и надежно ликвидировать банду наглых убийц, рассыпавшихся по городу.

– Адрес Хромого в картотеке есть?

Олег, на личном энтузиазме создавший и поддерживающий базу данных молодой “шестерки”, заулыбался:

– Без картотеки обойдемся, он на Гагарина, надо мной живет, на пятом этаже.

– Вы его когда последний раз видели?

– Да недели две назад. Еще удивился: не успели его в СИЗО отправить, а он уже на свободе гуляет.

– Ага, у него ножки заболели, суд проникся и отпустил, гуманисты… твою мать.

– Небось опять Матвейчика работа?

– Точно.

Ох уж этот Матвейчик! Одно упоминание его фамилии могло на целый день испортить настроение не только любому из оперов “шестерки”. Даже магаданские судьи, свято чтящие корпоративную солидарность, но в подавляющем большинстве своем люди порядочные и жестко принципиальные, краснея, отмалчивались на прямолинейные вопросы однокашников по юридическому институту или бывших коллег из милиции и прокуратуры:

— Как вы можете терпеть рядом эту шкуру?

А уж о сыщиках и следователях горотдела и говорить не приходится. Не один из них бессильно матерился, видя, как после небольшой суеты в общаковых структурах по сбору средств на отмазку залетевшего “братана”, сей деятель правосудия находил, а то и внаглую придумывал любую зацепку, позволявшую конченому негодяю с целым хвостом судимостей оказаться на свободе под залогом или подпиской о невыезде. А дальше начиналось неизбежное. Наезды на потерпевших, испуганных нежданным освобождением бандюги, предложения закончить дело “по-хорошему”, путанные и робкие показания свидетелей… Случалось, что от полного развала дело спасали лишь очень энергичные и зачастую “неформальные” меры, предпринимаемые операми. Но даже при самых “железных” материалах ничто не мешало тому же Матвейчику преспокойно отложить дело в долгий ящик и не рассматривать его годами, полагаясь на древнюю хитрость Ходжи Насреддина, взявшегося за двадцать лет обучить чтению султанского ишака: “Через двадцать лет либо султан, либо я, либо ишак – кто-нибудь да умрет, а денежки я получу сегодня”.

А что же хваленая “шестерка”? Прокуратура? Госбезопасность?

Да ничего.

Одним из первых шагов новых законодателей стало принятие закона о статусе судей, с невиданной даже в цивилизованном мире степенью их защиты. Оперативные мероприятия, без которых невозможно получить доказательства взятки, в отношении судьи теперь могли проводиться только по уголовному делу, возбужденному в отношении лично этого судьи. Возбудить же такое уголовное дело мог лишь Генеральный Прокурор, причем с согласия квалификационной комиссии судей, и на основе самых серьезных доказательств.., которые невозможно добыть без проведения оперативных мероприятий. Сказка про белого бычка!

Да что говорить о преступлениях скрытых! Без возбужденного Генеральным Прокурором уголовного дела ни один сотрудник милиции, ФСБ или прокуратуры не мог задержать, досмотреть, допросить судью, даже если тот совершил преступление у него на глазах при многочисленных свидетелях.

Эти нормы, никак не защищавшие от реальных проблем честных судей, надежно спасали (и сегодня спасают) от ответственности продажных мерзавцев, активно подкармливаемых уголовщиной.

В результате дело дошло до того, что оперативник, “невзначай” заглянувший в кабинет к Матвейчику накануне судебного заседания по делу одного из местных “авторитетов”, увидел, как народный судья, мирно беседуя с держателем магаданского “общака”, пересчитывает лежащую на столе в полиэтиленовом пакете толстую пачку купюр, по виду – с десятилетнюю зарплату служителя Фемиды. Сладкая парочка даже не сочла нужным закрыть дверь…

Еще раз энергично прополоскав кости Матвейчику и коротко помечтав, как бы можно было хлопнуть гада на взятке, изменись закон, опера вернулись к делу.

– Раз хата засвеченная, Хромой туда не полезет.

– Кто его знает. Надолго не полезет и ночевать не будет. Но может что понадобится.

– Олег Викторович, на всякий случай возьмите хату на контроль.

Поручение, которое Гопа дал своему начальнику, никого не удивило. По неписаному закону, опер, ведущий материал и знающий сотни непередаваемых деталей и нюансов, командовал действиями всех коллег, включившихся в дело как официально, так и в качестве добровольных помощников. Игорь хорошо помнил тот стресс, который он пережил две недели назад, получив от Шефа задачу за сорок минут организовать задержание двух вымогателей. Все остальные опера были в работе, но на момент самого задержания из опытных сыщиков была собрана ударная группа, четко и безукоризненно выполнявшая распоряжения Игоря. Причем, оберегая товарища в его первом самостоятельном деле от ненужных и опасных сомнений и колебаний, эти зубастые мужики даже краткие советы по ходу работы облекали в непривычные для них дипломатичные формы.

 

– Заика все еще у своего кореша?

– Нет, утром смылся. То ли вспомнил, что лишнего наболтал, то ли решил до ухода из города менять норы постоянно.

– Что у нас по связям Заики?

– Михалыч, включай компьютер.

Народ плеснул добродушным смешком.

Никакие картотеки, видеотеки и компьютеры не помогут сыщику, когда ему приходится, вдали от служебного кабинета, в считанные минуты принимать важнейшие решения, от которых будет зависеть успех операции, а может быть, – и жизни людей. Каждый опер знал это. Каждый старался знать и помнить как можно больше. Но лишь единицы могли сравниться с Ковалевым, удивительная память которого, целенаправленно развиваемая постоянными тренировками, хранила в себе бездну различных данных. Вот и сейчас его “компьютер” заработал на полную мощность, перебирая все, что было связано с Заикой, и готовя краткое решение задачи.

– Нужны две засады: на Наровчатова, у его сожительницы, Клещевой Татьяны, бухгалтера таксопарка, и на Гагарина, у Кацо – это грузин, барыга, подельник по второму делу Заики. Обязательно надо сообщить на Теньку : Заика там два года тусовался – есть связи, а главное – ход на трассу и на “материк” через Якутию.

Подумав еще с минутку, Михалыч добавил:

– У Кацо надо ставить в первую очередь, он тогда не только сам отмазался, но и Заике крепко помог, большие бабки адвокату ввалил. Куцак ему верит.

– Принимается. Игорь и Саша, возьмите по два парня из ППС, машину и – на “круглосутку” . Посетителей хаты впускать, никого не выпускать. Кто будет дергаться – на беседу в отдел. Засунем на “пятнашку” – будет сам назад в квартиру проситься.

– Что у нас по Малому?

Все дружно замолчали, старательно роясь в памяти. Казалось, еще немного – и извилины в хитроумных головах оперов начнут дымиться от напряжения.

– Что-то мне Спас говорил про земляка, который к Заике приехал, – нарушил молчание Михалыч, – они ведь с Хромым оба из Бендер. Надо людей поспрашивать.

Спас, воровской “ответственный по городу”, с первых своих ходок в зону попавший под пристальное внимание городских сыщиков, был незаменимым источником информации.

Только сопливые пацаны, впервые вкусившие воровской “романтики”, верили в ту бредятину, что несли им исписанные татуировками “авторитеты”. Любой опер и любой грамотный вор, “спортсмен” или “кидала” знали простую и непреложную истину: стучат все!.

Стучат из разных соображений. Кому нужно устранить конкурента, кому – свести старые счеты, кому – заработать очки перед операми на случай очередного залета. Оно ведь тоже по-разному может обернуться. Можно сидеть “на киче” в жесточайшем режиме, а можно и покуривать сигареты, и жевать колбасу, надеясь, что снисходительный опер даже разрешит после очередного допроса провести наедине с подругой минут тридцать “для решения срочных семейно-бытовых проблем”.

Может быть, где-то и существовали “идейные” уголовники. Но в Магадане такие не водились.

Сыщики оживились:

– А давайте сегодня и поспрашиваем!

Эта незатейливая фраза означала очень простую вещь: все не получившие конкретного задания сотрудники “шестерки”, при самом активном содействии парней из ППС, любивших работать с веселой оперативной братией, сегодня же начнут серию рейдов, поставят город на уши и будут напрягать уголовную шпану, пока они с потрохами не сдадут тех, кто послужил причиной таких масштабных неприятностей.

– Все, решено. Определяемся по расстановке…

Игорь еще с минуту послушал, как Гопа, привычно разбив город на участки отработки, обсуждает с коллегами, кого, куда и на какой машине направить, но Сашка, коренастый кубышок, типичный борец-вольник, завязавший со спортом, обнял его одной рукой и, приподняв, вынес в коридор:

– Хорош ушами хлопать, пошли собираться.

Получив в дежурке броник и забросив его под свой стол, Сашка убежал в город. У него горели сроки по двум заявлениям, а в девять утра он уже должен был сменить Игоря в засаде на полные сутки.

Игорь же позвонил супруге, чтобы приготовила термос с кофе да что-нибудь пожевать: “Нет, обедать некогда… Да, на всю ночь… Нет, не знаю, как получится…”, и отправился в Жоркин кабинет за инструкциями. Народ уже разбежался, и Игорь с большим удовольствием разглядел свое отражение в небольшом зеркале на противоположной стене. Выглядел он круто. Черная вязаная шапочка плотно облегала голову. Из-под распахнутой спортивной куртки выглядывал новенький легкий бронежилет “Орех”, под левой рукой желтела оперативная кобура, ремешок которой надежно охватывал вороненую рукоятку “Макарова”…

Приятное занятие прервал саркастический голос Гопы:

– Бронежилет “Орех”, как написано в паспорте, является защитным средством скрытого ношения. Скрывать его надо для того, чтобы злодеи не знали, что бесполезно стрелять тебе в грудь. Иначе они будут стрелять в голову. А может, и по яйцам… И если ты, как пижон, будешь всем показывать свой пистолет, то тебе когда-нибудь в темной подворотне дадут трубой по башке, чтобы пистолетик-то забрать. Понял? Ну и ладно. Теперь о деле…

Через десять минут Игорь, еще не отошедший от выволочки и по уши набитый различными наставлениями, отправился к машине, в которой томились в ожидании два помощника из ППС.

Уже в дверях его настиг, и словно сыпанул снега за воротник, уставший голос Жорки:

– Вот так, Игореха. Мужику, конечно, все равно. Но, если его убили после того, как мы облажались на почте, не будет нам прощения.

 

Дом, где жил Кацо, был типовой пятиэтажкой улучшенной планировки. Подъезды выходили во двор. По четыре квартиры на этаж. Значит, двадцать седьмая — второй подъезд, второй этаж, прямо. Окна – на улицу, двор не просматривается. Это хорошо. Меньше придется конспирацию на подходах разводить. Хотя все одеты по гражданке, шлемы–“Сферы” и автоматы парни догадались спрятать в спортивные сумки, но броники сделали фигуры неестественно могучими. Три богатыря, блин. Да и вообще, Магадан – город маленький. Трудно пройти сто метров, чтобы не встретить знакомого.

Глазка на двери не было. Ребята быстро надели шлемы, достали автоматы, тихо щелкнули предохранители. Игорь тоже сдвинул рычажок “Макарова” вниз. Если Заика здесь, то любых гостей он будет встречать со своим обрезом. И скорей всего, затаившись в укрытии. Так, а теперь – звонки: два коротких, один длинный. Это Михалыча рецепт. Наверняка кто-то из его людей вхож к Кацо.

Шаркающие шаги за дверью. Ну и ладушки. Теперь, если начнут задавать глупые вопросы и не откроют сами, то откроем мы. Дверка-то хиленькая, долбленная-передолбленная, и замочек накладной. Лучшие ключики – наши плечики.

Повезло тебе, родной. Сегодня ты дверью в лоб не получишь: защелкал замочек. А вслед за ним дружно лязгнули три затвора, и в приоткрывшуюся щель вломилась засадная группа. Хозяин, шмякнувшись о стенку, на лету был довернут, подправлен и, ошалело сопя, расстелился на полу, съежившейся кожей ощущая на затылке холодный ствол.

Двое с автоматами, плавно перемещаясь и перекрывая друг друга, быстро осмотрели квартиру:

– Больше никого.

– Хорошо, дверь на замок. Досмотрите его и – в кухню. Там побеседуем.

– Р-р-ребята, Вы из милиции?

– Шестой отдел.

– Фу-у-у.

Трудная у барыги профессия. Ворам нужная, но ими не уважаемая. Всегда можно в такие непонятки попасть, что будешь рад без штанов уйти, лишь бы живым.

А милиция что, милиции можно и права покачать. Хотя с “шестеркой” отношения лучше не портить, но эти – вроде, молодые, попробовать прощупать…

– Так что, у меня обыск? А где понятые?

– Нехорошо, Кацо, мы к тебе в гости, по-дружески, а ты – понятые.

– Ну вы даете, ребята, вы и к девушкам так в гости ходите?

– Вот не знал, что ты в девушки записался. Рассказать народу в городе — обхохочутся. Хотя сейчас это в моде…

– Ладно, пошутить нельзя?

– Да я тоже пока шучу.

“Ну их к черту. Может, они и не по моим делам, а я напрашиваюсь. Так… эти двое не в счет, я их в кабаке видел, драку разбрасывали. Пэпээсники. Значит, из “шестерки” – третий. Шутник”.

– Слышь, начальник, можно с глазу на глаз поговорить?

– Поговори.

– Если серьезно, что случилось? Может, ошибка, а может, я чем помочь могу.

– Не ошибка. Помочь можешь. Сиди дома, к окну не подходи. Дверь без нас не открывать. Шум не поднимать.

– А, ждете кого-то. Да у меня все знакомые – нормальные люди.

– Конечно, нормальные. Ненормальные на двадцать третьем сидят.

“Ну ясно, из этого мента много не выжмешь. Такой с тобой может три часа проболтать о погоде и о бабах, а по делу будет, как уж, уворачиваться”.

Кацо, сделав обиженное лицо, подошел к кухонному столу, закурил, словно невзначай придвинулся к окну: “После обеда обещал зайти Ватин. Притащит “паленые” шмотки, доказывай потом, что не ты его сдал. Обычно, он проверяется. Наверняка пройдет под окном, можно будет сделать отмашку”.

– В следующий раз получишь по печени.

Голос опера был безжалостно убедителен. Кацо понял, что получит, и быстро уселся на стул, подальше от окна. Охота продолжать эксперименты пропала мгновенно.

 

Резкие условные звонки подбросили ментов. Двое скользнули к двери, один подтолкнул хозяина в другую комнату, к дивану, и встал рядом.

“Грамотно работают. Только открой рот, сразу прикладом в зубы въедет”. – Кацо так хорошо представил себе эту картинку, что ощутил во рту привкус железа.

– Кто? – голос опера хорошо скопировал хозяина, за дверью не отличишь.

– Ватин.

Щелкнул замок, скрипнули петли. Судорожно-сдавленный вздох, мягкий шлепок в стену, дверь захлопнулась.

 

В это же время следственно-оперативная группа проводила обыск в квартире, из которой Владимир сделал свой последний в жизни телефонный звонок.

Испитой барыга, прихрамывая и нянча высушенную инсультом руку, бродил по комнатам вслед за сыщиками и понятыми и что-то канючил про свою инвалидность, про издевательство над больным человеком.

Один из оперов вполголоса сказал Гопе:

– Что за дело?! Одни уроды.

Тот согласно покивал головой:

– Да хрен с ними, что на тело увечные – с каждым может случиться. Вот по душе они – уроды стопроцентные.

Обыск ничего не дал. Жорка пошептался с Киряковым и скомандовал хозяину квартиры:

– Собирайся с нами.

Тот снова захлюпал:

– Да не знаю я ничего, зачем вы меня мучите. Я мухи в жизни не обидел.

– Собирайся. Так, а на полке что за ключи? Кто оставил?

– Это запасные, квартирантке раньше давал, можете проверить.

Жорка проверил. Действительно, запасные.

 

В отделе барыга пустил в ход весь арсенал, обычно используемый подобной мразью. Рыдал, симулировал припадок, ронял слюни и пену, пытался блевать. Под конец намочил штаны и, уповая на брезгливость сыщиков, ждал, когда у них лопнет терпение и его вышвырнут на улицу. О тех, кто приходил к нему ночью, не сказал ни слова. Наконец, уставший Киряков, глядя на не подписанный симулянтом и пустой, как барабан, протокол допроса, произнес:

– Ладно, никуда ты не денешься. Но когда мы твоих дружков возьмем, и они тебя сдадут с потрохами, о подписке не проси, сказки о том, как тебя запугали, не рассказывай. Закрою на полный срок, сколько мне УПК позволяет. Катись отсюда.

 

Задыхаясь, чувствуя, как леденеют мокрые штаны, барыга ковылял домой, бормоча:

– Напугали. Закроют они меня. Вы закроете, а Хромой зароет.

Трясущимися руками открыл дверь, в темноте привычно прошел на кухню, прямо из-под крана жадно напился и отправился в комнату переодеваться. Включив свет, он дико взвизгнул и шарахнулся к стене.

На стуле, у завешенного засаленным покрывалом окна, положив ногу на ногу и поигрывая наручниками, сидел Гопа…

 

28 апреля

 

“Мышеловка отнюдь не изобретение наших дней. Как только общество изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку.

Когда в каком-нибудь доме, все равно в каком, арестуют человека, подозреваемого в преступлении, арест этот держится в тайне. В первой комнате квартиры устраивают засаду из четырех или пяти полицейских, дверь открывают всем, кто бы ни постучал, захлопывают ее за ними и арестовывают пришедшего. Таким образом, не проходит двух-трех дней, как все постоянные посетители этого дома оказываются под замком”.

Узнаете? Правильно, – “Три мушкетера”, Александр Дюма. Это он писал во Франции девятнадцатого века про Францию века семнадцатого.

 

К часу ночи, на диване в квартире Кацо собрались, не считая хозяина, уже трое. Шла веселая беседа. Травили анекдоты. Хохотали вполголоса. Никто не возмущался, не порывался отправиться домой, не требовал адвоката или прокурора. Народ был свой, простецкий. Кто-то пришел с пакетом или сумкой и понимал, что по поводу вещичек, лежавших в этих сумках, еще предстоит предметная бесеpда с любопытными операми. У кого-то при досмотре нашлась пара заряженных “косячков”, и примерное поведение давало шанс вместо заведомой “пятнашки» отделаться штрафом, да постановкой на учет. Так что начинать серьезные разговоры никому не хотелось. Да и интересно было, по какому поводу сыр-бор, на ком закончит работу мышеловка. Интерес не простой, не праздный. Наверняка, кроме долгожданного гостя, и еще кое-кто затрепыхается. Может, удастся своих предупредить, добро зачтется, может, кого из недругов подставить, тоже неплохо. А может, и у самого одно место задымится. Магадан – город маленький, все жулики так или иначе повязаны.

Потихоньку нейтральные темы были исчерпаны, напряжение, царившее в квартире, стало спадать. К трем часам хозяин с дружками уже мирно дремали на диване и сваленных на пол тулупах.

Милиционеры тоже кемарили по очереди, прислонившись к теплой батарее.

Всех членов этой странной компании роднило одно обстоятельство: близкие привыкли к их постоянным и зачастую внезапным исчезновениям. Из-за одной ночи никто шум поднимать не будет. Такая уж у них была работа. Можно даже сказать, общая.

Ровно в девять группу Игоря сменил Сашка со своими бойцами. Гостей сменившиеся повезли с собой в отдел. Надо было определяться, что с ними делать дальше. Но пока переполненный УАЗик тащился на Дзержинку, вопрос отпал сам собой.

В девять двадцать Куцак нажал кнопку звонка на двери Кацо.

Потная рука сжимала за пазухой обрез, патрон в патроннике, курок на взводе.

Услышав его голос, привыкший к своим непрошеным квартирантам и осмелевший Кацо небрежно махнул рукой: “Это Заика” и обомлел. Ствол автомата уперся ему в переносицу.

– Молчи.

Заика стоял на коленях на полу, мотая головой и судорожно всхлипывая разбитым носом. Вытереть кровь он не мог, руки были стянуты наручниками за спиной. Бешено колотилось сердце, и наплывала тошнота – то ли от страшного удара ногой в лицо, полученного при попытке поднять с пола выбитый обрез, то ли от животного, безумного страха: “Взяли. Знают”.

Сашка обернулся к Кацо:

– Будешь дома еще сутки. Никому не открывай. Никому ни слова. Узнаю все равно. Мозги вышибу.

Сашку в городе знали. Кацо просидел, сколько велено. Сходил через дорогу в магазин, взял водки и еще два дня гудел сам с собой, подальше от греха и ненужных разговоров.

 

Заику штормило.

Жорка, стоя перед ним, громко читал вслух протокол допроса барыги, который подробно рассказал, как в час ночи к нему ввалилась троица негодяев с мужиком, скрюченным от семичасового лежания в багажнике автомашины и с завязанным грязной тряпкой ртом. Как ждали они, пока жертва немного отойдет от озноба и сможет относительно нормально говорить. Как после звонка в Сусуман хозяин квартиры, которому кинули несколько смятых десяток и пообещали за помощь ящик водки, угодливо предложил Хромому моток клейкой ленты и завалявшиеся с незапамятных времен наручники без ключа. И что Хромой, глянув вслед мужику, которого повели в туалет, тихо, ухмыляясь сказал:

– Ключик не понадобится.

Но это было не самое страшное. Тут можно было плести что угодно, все валить на подельников, клясться, что сбежал от них сразу после ухода от барыги, не желая принимать участие в вымогательстве, а уж тем более – “мокрухе”.

Страшно было другое. Пока Гопа читал, Заика обостренным слухом уловил разговор двух оперов за дверью:

– Ну что Хромой?

– Пишет, сволочь. Все стрелки на Заику перевел.

– А что переводить, он же “мочил” мужика. Как эсэсовец. И смотри ты, тихоня-тихоня, а человека жизни лишил.

О том, что подельники, попавшись, сдадут его как реального исполнителя, единственного, кому грозит “вышка”, Куцак знал твердо. Он сам поступил бы точно также. “Братанские” клятвы в дружбе и вечной преданности хороши только за бутылкой. Да и само слово “преданность” в их кругу всегда звучало двусмысленно. Вся надежда была на то, что Хромой с Малым успели уйти. Лопнула надежда. Как мыльный пузырь. И потому чувство дикой безысходности охватило Заику, сокрушая волю, отбирая последние силы к сопротивлению.

Жорка торжественно закончил: “С моих слов записано верно, мною прочитано, подпись: Ублюдок”. Положив бумагу, склонился над Куцаком:

– Ну что, родной, пошли.

– К-к-куда.

– К начальнику шестого отдела. Видишь, какая тебе оказана честь. Ты ведь у нас теперь крутой, круче всех “авторитетов”, пора собирать сходку, короновать тебя будем.

Заику снова шатнуло. Движимый одной лишь интуицией и прекрасным знанием своей клиентуры, Гопа снова попал точно в десятку: когда судьба таксиста была решена, Хромой, увертываясь от опасной роли палача, разливался соловьем:

– Кто через мокруху прошел, сразу авторитетным вором становится. Не каждый на это способен. Бабки теперь тоже будут, поднимешься. А там, глядишь, и “в законе” коронуют.

Тогда у Заики тоже кружилась голова. От ощущения своей власти и значимости. Он даже испытал нечто вроде снисходительной симпатии к мужику, который своей смертью должен был открыть ему такие перспективы. Ему, который всю жизнь был на побегушках у других.

А теперь Гопа, дважды “закрывавший” Куцака еще в Усть-Омчуге, повторяет слова, о которых могли знать только трое: те, кто сидел в кабине мчавшейся в Магадан машины с приговоренным к смерти человеком в багажнике.

И опера за дверью тоже знали слишком много…

 

Заика вошел в кабинет начальника “шестерки” на ватных ногах.

Хозяин кабинета, сухощавый, с властным взглядом пронизывающих жгуче-карих глаз, несколько минут спокойно рассматривал задержанного. А затем негромким, будничным голосом спросил:

– Негодяй, кто тебе давал право убивать людей?

Истерика Куцака было непритворной. И через его всхлипы и стоны сначала пробились, а потом лавиной хлынули торопливые слова с последней попыткой оправдаться хотя бы в чем-то (он даже почти не заикался):

– Я н-не хотел, с-сначала не хотел. А они говорят: он с-сдаст нас ментам…

Жорка тихонько вышел из кабинета и вполголоса сказал операм, ожидавшим в коридоре с деланно-безразличным видом:

– Все, спекся. Молодцы, ребята. Нам бы теперь, и в самом деле, взять Хромого…

30 апреля

 

После задержания и допроса Заики, за двое суток никому из оперов не пришлось ни разу по-человечески поесть, спали урывками, по два-три часа.

Михалыч возглавил группу, которая с помощью приданных курсантов учебного центра и солдат из конвойной части прочесывала тайгу вдоль Арманской трассы в поисках трупа. Точное место Заика найти не смог. Двухметровые сугробы, напитавшиеся водой в глубине и зернисто-сыпучие сверху, не хотели раскрывать свою тайну. Поисковики, проваливаясь вместе со своими шестами и щупами, чертыхаясь, вновь и вновь пробивали в подозрительных местах мгновенно оплывавшие траншеи, но все – безрезультатно.

Остальные сыщики трясли город.

ИВС был переполнен мелкими хулиганами и наркоманами, попавшимися с “косячком”–другим. Владелец газовика, переточенного под мелкашечный патрон; мелкий сбытчик, пытавшийся продать коробок марихуаны; воришки, прихваченные на выходе из чужой квартиры или “на кармане”, – не передавались, как обычно, для разбирательства в горотдел, а бросались в жернова “шестерки”, пытавшейся выудить у попавшей на крючок публики любую информацию о скрывшихся убийцах.

Допрошенный Куцак рассказал наконец о Малом. Этот парень, тот самый Дегтярь Дмитрий Степанович, на имя которого Наталья должна была прислать деньги, действительно, был земляком Хромого и Заики. Высокий, симпатичный, атлетического сложения, с чуть вьющимися пепельными волосами, он пользовался большим успехом у женщин. И если не удрал из области, проскочив милицейские заслоны, то, скорее всего, отлеживался у одной из своих приятельниц. Расколовшийся подельник добросовестно пытался припомнить, с кем Малой развлекался в последнее время. Но среди перечня случайных подруг на ночь, Заика только одну смог описать достаточно внятно и даже эмоционально, настолько его впечатлили “буфера по полметра” и рыжие кудри в стельку пьяной тридцатилетней мадам. И лишь в самом конце разговора он упомянул какую-то Нинку из магаданского пригорода “Дукча”, у которой Малой, “пудря мозги базарами про любовь”, время от времени жил по несколько дней, а затем, отъевшись на дармовщинку и вытянув немного денег на развлечения, исчезал.

Опера немедленно вцепились в эту информацию, дотошно выспросив, не только как найти Нину, но и все детали их с Малым взаимоотношений. Куцак даже удивился:

– Да зачем она вам. Малой с ней никогда о делах не говорил. Она же дура, все про замужество, про детей ему заправляла. И вряд ли он у Нинки гасится, он же понимает, что этот адрес свеченый.

У оперов на этот счет было другое мнение.

Блатная публика, охотно сутенерствуя и умело используя женские слабости в своих интересах, всегда презирала женщин за их “тупую” преданность и типичное, кроме конченых шлюх, вечно-инстинктивное стремление к простому человеческому счастью: свой дом, своя семья, дети. Сыщики же, не избалованные заботой государства об их жилищных и семейных нуждах, были обречены на абсолютно ненормальный ритм жизни своей сумасшедшей работой. Как следствие, добрая половина розыскников имела в своем житейском багаже печальный опыт разводов. И поэтому, на вес золота ценили они женщин, которые умели соединить представления о женском счастье с преданностью своим вечно замотанным мужьям.

Так что, любящая женщина – это серьезно. К тому же она – неоценимый источник информации об объекте ее обожания, начиная с характера, привычек, точного графика всех его появлений и исчезновений и заканчивая безупречным описанием цвета носков, которые были на нем в день последней встречи.

Другое дело, как получить эту информацию.

Можно попытаться запугать, сломать. Можно, потерпев неудачу в тщетных попытках “расколоть” представительницу слабого пола, попробовать добиться привлечения ее к уголовной ответственности за соучастие или укрывательство преступления. Но если даже не говорить о дурном запашке этих методов (к сожалению, копаясь в дерьме человеческом, трудно оставаться джентльменом), эффективность их зачастую оказывается нулевой. Куда разумнее применить принцип джиу-джитсу и использовать силу противника против него самого. Может быть, способ тоже не очень стерильный, когда речь идет о ничего не подозревающей женщине, но тут выбирать не приходится. Перешагнувшие через кровь сами не останавливаются.

Тем более, как посмотреть на проблему розыска Малого.

Михалыч, во время допроса Заики тихонько сидевший в уголке, по ходу пьесы закладывая в “компьютер” и тут же анализируя полученную информацию, уже в самом конце неожиданно спросил:

– О чем вы думали, когда заказывали деньги на имя Дегтяря? Ведь через два, максимум три дня жена убитого, не дождавшись мужа, все равно бы пришла в милицию. И мы бы все равно вышли на него, а через него – на вас, куда бы вы ни скрылись.

Куцак завилял глазами:

– Да мы как-то сразу не подумали. Хромой сказал, что главное – убрать самого таксиста, а потом решим, как спрятать Малого…

– В другой сугроб? И все стрелки на него, а все бабки для себя?

Руки Куцака заплясали на коленях.

Никто не сомневался, что вопрос попал в яблочко.

 

На Дукчу Жорка и Игорь поехали вдвоем. Теория теорией, а вполне можно было напороться на Малого.

– Нина, когда вы в последний раз видели Дмитрия?

– А в чем дело?

– Вы знаете вот этих людей?

На стол легли фотографии Хромого и Заики.

– Вы сначала скажите, в чем дело.

– У нас есть достоверные данные, что эти двое совершили убийство. Они пытались и Диму втянуть в преступление, но он отказался. А затем исчез сам. Мы очень надеемся, что он просто спрятался от этих негодяев, и, если его не успели убрать, ему нужно помочь. Вот этот, Никонов, еще на свободе.

– Да что вы говорите. Ну Василий человек нехороший, это правда, я Диме сто раз говорила. А Виталик? Какой он убийца? Такой тихий парень. Димка говорил, что он слесарь – золотые руки, машины ремонтирует. Их даже на трассу приглашали помочь на автобазе, когда машины повставали.

Сыщики переглянулись:

– Вот копия личного дела следственно-арестованного Куцака. Это нельзя показывать гражданским, но нам нужна ваша помощь.

– А что такое статья 144 УК РСФСР?

– Кража, третья часть – с проникновением в жилище. Они в Усть-Омчуге вычистили квартиру у стариков, которые собрались на материк уезжать. Все, что люди за тридцать лет на Колыме заработали, Куцак с подельниками за две недели пропили. Взять-то их взяли, да что толку, они теперь по суду будут десять рублей в месяц выплачивать и то, если где-то на работе числятся.

– А вы откуда такие подробности знаете, если это было в Усть-Омчуге?

– А я тогда на Теньке работал. Кстати, и по второму делу Заику мы брали, за грабеж. И вот ведь как судьба распоряжается. Я в Магадан два года назад перевелся, а в прошлом году и он сюда перебрался… Теперь, надеюсь, мы больше долго встречаться не будем.

О своей надежде больше не встречаться с Заикой вообще никогда Жорка дипломатично умолчал.

 

Фотографию Малого, сделанную на паспорт еще в Молдавии, Нина хранила в своем альбоме. Фото было неважное, затертое. Но для нее – ценность.

– Вы только верните обязательно. И можно, я буду звонить, узнавать, нашли Диму или нет. Вы меня так напугали.

И снова – жуткая тревога в женских глазах.

Когда сыщики вышли на улицу и расселись в УАЗике, Игорь, нарушив тягостную тишину, произнес:

– Надо сказать ей правду. Что надо, мы получили. Помешать нам она теперь не может. А что Малой надумает и что сделает с ней, если узнает, как она нам помогла, – один Бог ведает. И она должна принимать решения, зная ситуацию, а то влипнет.

– Ну иди и скажи, умник. Посмотрим, как она поверит и что о ментах тебе скажет.

Игорь выскочил из машины, зло хлопнув дверцей. Через пять минут растерянная и еще больше встревоженная Нина села в машину к операм.

В отделе, Киряков, выслушав отчет о результатах поездки сыщиков и о предложении молодого коллеги, задумчиво сказал:

– Давайте, я ее сначала официально допрошу и оформлю выемку фотографии, чтобы не потерять материал, а потом уже все расскажете ей, как есть. Вреда делу не будет, а по-человечески – так честней.

Просмотрев видеозапись допроса Заики, включая и ту часть, где Куцак живописал любовные приключения Малого и цитировал высказывания Дегтяря в адрес “его дуры”, Нина не проронила ни слова, а затем, встав со стула и пристально оглядев прячущих глаза оперов, также молча вышла в коридор.

Игорь догнал ее:

– Вас отвезут на машине.

Нина повернула побелевшее лицо и попыталась усмехнуться:

– Спасибо за заботу, я сама.

Прошла еще несколько шагов и осела на пол.

Нашатырь нашелся в автомобильной аптечке. Валокордин – у Шефа.

 

Сразу постаревшую на десять лет и погруженную в свои мысли женщину отвезли домой.

Проводив ее в квартиру, Игорь спросил:

– Может, подругу привезти, вдруг снова будет плохо.

– Не надо.

– Вы только глупостей не наделайте… И будьте осторожны.

– Не наделаю. У меня будет ребенок. Мой ребенок. Я для него жить буду.

 

– Ну что, заботливый ты наш, отвез?

– Иди на хрен.

– Не груби старшим по весу, по росту и толщине кулаков, – голос Гопы был миролюбиво-примирительным. — А этому козлу все зачтется. И Нина тоже. В небесной канцелярии учеты лучше, чем у нас. Между прочим, пока ты катался, автомобильные барыги нам подкинули Володину машину.

– Как, прямо к управе?

– Что они, с головой не дружат? Позвонили с автомата, сказали, где стоит, и что не хотят связываться с таким делом. Машину всю протерли, ни одного пальчика. А под коврик залезть не догадались.

– А что там под ковриком?

– Гильзочка. От мелкашки. Заика говорит, что в машине хотел проверить обрез, не забился ли снегом. Затвор открывал.

– Он что, его в снег ронял или сам падал?

– Молодец, соображаешь. Не ронял и не падал. Значит, просто перезаряжался. Малой им еще нужен был. Барыгу валить не собирались, он – известная связь Хромого. Вывод?

– Готовились на случай, если милиция остановит.

– Выходит так. Киряков говорит, что ему Заика отдельно, не для протокола, интересные вещи рассказал. Они на почте все трое были со стволами. И уговор был бить всякого, кто к Малому подскочит или хотя бы руку за пазуху сунет. Вот и думай, повезло нам или нет, что мы с ними разминулись. Интересная была бы картинка: два ствола против трех и кругом гражданские…

 

1 мая

Олег подходил к дому, где они с женой снимали однокомнатную квартиру. Когда уже будет своя? Обшарпанные стены и убогая мебель чужого жилья – не самая высокая награда за семнадцать лет безупречной службы и не лучшее место для проведения медового месяца после пяти лет холостяцкой жизни. Благо, Аля из тех женщин, которые умеют создать уют в любой обстановке. Олег улыбнулся, вспомнив, как этой ночью Игорь, насев у него в кабинете на пирог Алькиного изготовления, разглагольствовал с набитым ртом:

– Если индусы не врут, то твоя супруга в прошлой жизни была шеф-поваром ресторана и в позапрошлой – тоже! Быть тебе, дружище, пузатым при таком рационе.

Правда, в три часа ночи, после пропущенного обеда, да пролетевшего ужина и черный хлеб пошел бы за торт, но пирог, действительно, был чудесным.

– Хорош подлизываться, все равно больше нет. Да и тебе ли завидовать. Твоя половина тоже никому на кухне не уступит. Как она еще успевает с такой оравой управляться.

Познакомившись еще во времена работы Игоря в пресс-группе, они вскоре по-настоящему сдружились. И подчеркнуто официально обращаясь друг к другу в присутствии других коллег, наедине не упускали возможности развлечься легкой пикировкой. Обычно, Игорь был нападающей стороной, но мягкая ирония Олега успешно противостояла поросячьим восторгам и язвительной напористости приятеля. Впрочем, влетев в очередную ловушку, умело выстроенную в разговоре собеседником, Игорь так же охотно и от души смеялся над собой, как и над другими.

Познакомившись с Алей и быстро вынеся вердикт: “Наш человек!” – Игорь с супругой часто приглашали друзей к себе. А недавно, наконец поддавшись убеждениям Олега, что главное украшение квартиры – это ее хозяйка, Аля пригласила ребят на майские праздники, пообещав приготовить какую-то необыкновенную курицу. Заинтригованные мужчины заявили, что будут отмечать на календарике, сколько дней осталось до презентации нового блюда.

При мысли о еде засосало под ложечкой. Благо, уже рядом. Правда, надо еще проверить “контрольку”. Обломок спички, воткнутый чуть выше порога между дверью и косяком, не хуже любых электронных систем покажет, заходил ли кто-нибудь в квартиру Хромого.

Олег легко проскочил на пятый этаж. Даже близкие друзья не знали, что своей быстро подмеченной операми выносливостью и сноровкой он обязан не только горячо любимому волейболу и, уж тем более, не регулярно пропускаемым из-за работы “обязательным” занятиям по физо. В свое время, “интеллигентный мальчик из хорошей семьи”, резко воспротивившись попыткам матери уберечь единственного ребенка от армии, ушел служить срочную. Судьба, в лице военкома, распорядилась честно. Служить пришлось не где-нибудь, а в группе войск в Германии. Два года спустя Виктор вернулся домой, в отличие от других дембелей, ничего не рассказывая об армии и не хвастаясь своими реальными или выдуманными подвигами. Бывший командир отделения разведывательно-диверсионного батальона специального назначения ГРУ умел держать язык за зубами.

Маленький кусочек дерева лежал на полу. Дверь кем-то открывалась.

Олег быстро выскочил во двор дома. В арке стоял телефон-автомат.

– Давайте группу. “Контролька” снята.

Через четыре минуты подъехал УАЗик. Прикрытые сводами арки, бойцы группы быстрого реагирования, в полной экипировке, гуськом, прижимаясь к стене, прошли в подъезд и, стараясь тихо ступать рубчатыми подошвами ботинок, стали подниматься наверх. Олег, стоявший на четвертом этаже, глянул вниз: “Молодцы, прибыли быстро и без шума”. Осторожно двинулся вперед, не отрывая глаз от двери на пятом этаже слева. Именно в этот момент защелкал замок на двери справа. Ох уж этот закон подлости!

Знак рукой поднимающейся группе, пистолет – в кобуру. Быстро готов вопрос к соседу: “Позвонить можно?” – у него единственный телефон на площадке.

Дверь открылась. И за порог шагнул… Хромой, говоря назад в квартиру:

– Я, если можно, через полчасика еще зайду, позвоню.

Повернувшись, Хромой увидел Олега и рванулся назад, одной рукой закрывая за собой дверь, а другой пытаясь выхватить из-под полы куртки самодельный револьвер.

Оперативная работа может растрепать нервы, подарить язву желудка, но уж никак не притупить волчьи рефлексы вышколенного диверсанта.

Ни Хромой, ни перепуганный сосед, ни сам Олег так и не смогли потом внятно восстановить картину происшедшего. Даже отделенная всего одним этажом и мгновенно рванувшая на помощь группа захвата застала только конечный результат: скульптурную композицию “Опер и Злодей”. Композиция располагалась в самой дальней комнате, на диване. Причем, от сорванной с мясом входной двери до финальной черты, хорошо просматривались следы ее перемещения, напоминавшие последствия небольшого тайфуна. Если добавить такие детали, как пистолет на боевом взводе, чуть ли не наполовину засунутый Хромому в рот, ручьи пота, стекающие по его лицу и ручей другого происхождения, стекавший по ногам, то можно понять бойцов, которые перестали спешить и, полюбовавшись на колоритное зрелище, деловито осмотрели другие комнаты. Через минуту, кое для кого показавшейся вечностью, они вежливо подошли, с уважением профессионалов поглядывая на Олега:

– Разрешите его забрать?

 

На площадке четвертого этажа, белая, как мел, стояла Аля.

– Олег, что случилось?

– Да ничего особенного. Тут одного человека задержали, а мы тоже его ищем. Знаешь, я, наверное, дома покушать не успею, проеду с ребятами. Ты мне с собой что-нибудь собери. Кстати, Игорь передавал привет и “спасибо” за пирог. Говорит, что ему обещанная курица во сне снилась.

– Вот трепачишка. Когда она ему присниться могла, если вы уже неделю не спите?

* * *

Куцак клялся и божился:

– Он где-то здесь. Ну не могу я точно вспомнить.

С одной стороны, действительно, он ехал на заднем сиденье, ночью в замерзшие окна много не разглядишь. Тем более что водки они еще в дороге нахлебались, и у барыги добавили для храбрости. А может, и сознательно темнил, готовя пути для отступления и уповая на бандитскую присказку: нет трупа – нет убийства.

Простуженные, измученные поисковики недобро поглядывая на Заику, слушали его объяснения. Киряков, совместивший продолжение поиска с проверкой показаний подозреваемого на месте, также был озабочен:

– А ты, случайно, не шутки с нами шутишь?

– Н-нет, нет, я хорошо помню, мы налево, вниз по склону ушли. Распадок вдоль д-дороги был д-длинный, такой же. И с-справа сопка была крутая, как з-здесь.

– Отошли вы далеко?

– Н-нет, только чтобы нас с дороги н-не видно было.

– Стороженко сопротивлялся?

– Кто?

– Фамилия убитого – Стороженко.

– А-а… Н-нет, мы ему сказали, что у н-нас тут рядом избушка есть. Посидит в избушке, пока деньги не п-придут, а потом мы его отпустим. Он с-спокойно шел.

Один из поисковиков, пожилой старшина из вневедомственной охраны, не выдержал:

– Вот падлы!

Киряков, развернувшись, хотел было рявкнуть на невыдержанного помощника, но сказал гораздо мягче, чем собирался:

– Вы, давайте, своим делом занимайтесь, а я буду своим.

– Извини, командир. Я что сказать хочу. А не перепутал он перевалы? На втором Арманском похожее место есть. То, что тут ребята понарыли, зазря все. Я по кромке километров десять прошел, посмотрел: нет следов. Снег-то эти дни не шел. Днем припекает потихоньку. Если они хоть легкий след в насте продавили, он оттает, расплывется, черный будет от пыли.

– Ты говоришь, есть похожее место?

– Один в один.

– Давайте проедем с небольшой группой.

 

– Т-точно, з-здесь! – Заика вытянул руку вниз. Мы м-машину за этим выступом с-ставили, чтобы с п-поворота сразу не видно было.

Со следственно-оперативной группой на этот раз приехали наиболее опытные помощники из числа бывалых таежников. Многие сотрудники милиции, кому позволяла служба, были заядлыми охотниками и рыбаками. В отличие от курсантов и солдатиков, бравших числом и молодым энтузиазмом, эта публика выглядела солидней. У каждого имелось толковое снаряжение: широкие лыжи, обитые камусом или нерпичьей шкурой, ладная и теплая полевая одежда, щупы из легких дюралевых палок. Почти все взяли охотничьи ружья: в этот период уже вовсю поднимались медведи, и вполне можно было напороться у трупа на оголодавшего хищника.

Зашли с вершины распадка, растянувшись цепью. Хитрый дед из охраны, посетовав, что трудновато будет тягаться с молодыми по таким взгоркам, взял лыжи подмышку и потихоньку потопал по обочине дороги, внимательно вглядываясь вниз. Игорь, снимавший на видеокамеру процесс проверки показаний, поколебавшись, отправился за ним, волоча на веревочке свои лыжи, выкопанные вчера в сарае из груды пыльного барахла.

Метрах в пятидесяти от того места, где, по словам Заики, убийцы останавливали машину, дед тормознулся, покрутил головой по сторонам и, спустившись вниз, принялся надевать лыжи. Игорь вгляделся, увидел то, что заинтересовало поисковика, и немедленно отправился за ним: за неширокой полоской черных кустов ольхи, вниз по склону, шла цепочка оплывших серых пятен, похожих на застаревший след лося.

Метров через двести, выйдя на большую, искрящуюся бриллиантами мелких сосулек и обрамленную замшелыми лиственницами поляну, дед остановился и, сняв шапку, спокойно сказал:

– Вот он, бедолага.

 

Чистый снег Севера не захотел прятать грязное дело человеческих рук. Стаяв под апрельским солнышком, он сбежал с трупа ручейками, спрятавшись в родные сугробы.

Владимир лежал нетронутый даже мелкими лесными зверьками и вездесущими мышками. Лицом вниз, синие руки в хромированных “браслетах” – за спиной.

Игорь вскинул вверх руку с пистолетом.

– Тах, тах! – условный сигнал смял уже недалеко пробиравшуюся цепочку. Люди стягивались к месту убийства и, размещаясь в стороне от следов, молча стояли, опершись на лыжные палки.

Гопа, который, одевшись по-пижонски и взяв на себя охрану Заики, оставался у машины, примчался одним из первых. Без лыж, по пояс в снегу, он пер, как лось, волоча за наручники постоянно спотыкающегося Куцака и приговаривая:

– Как человека убивать, снег тебе не глубокий, а как за дела свои отвечать, так снегоход подавай…

Закончив осмотр места происшествия, в точных деталях подтвердивший показания Заики, Киряков повернулся к мужикам:

– Ну что, потащили, – и тяжело вздохнув, добавил: – Вот подлючая работа!

Игорь понял, что имел в виду следователь.

Ночные бдения с операми, выматывающие душу допросы увертливых негодяев, осмотр свежих, еще истекающих кровью и полностью разложившихся, нестерпимо пахнущих трупов – все это было для Кирякова трудной, но привычной работой. Но через час-полтора ему предстояло то, к чему привыкнуть нельзя.

Именно он введет в помещение морга еще хранящую остатки надежды Наталью и задаст бездушно-протокольный, но необходимый вопрос:

– Знаете ли вы этого человека?

 

* * *

В отделе, мокрых и уставших оперов из поисковой группы встретили радостными возгласами и дружескими хлопками по спинам. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений: убийцам не отвертеться.

Притащив друзьям горячий кофе и собранную по спортивным сумкам сменную одежду, сыщики наперебой расспрашивали о деталях поиска: где нашли, что сказал судмедэксперт, все ли “закрепилось” при проверке показаний.

Вдруг Сашка спохватился:

– Эй, да вы же еще не в курсе: Викторович взял Хромого!

Жорка поперхнулся и вскочив, чтобы не ошпариться выплеснувшимся из чашки кофе, произнес фразу, которая через много лет, пройдя через уста народного любимца-Генерала, станет знаменитой:

– Ну вы, блин, даете!

 

7 мая

 

– Где же он, гад, засел?

Вопрос был не просто риторическим. Он был болезненно надоевшим, поскольку с настойчивостью заезженной граммофонной пластинки крутился в десятках сыщицких голов вторую неделю.

Три сотрудника, постоянно сменяясь, дежурили в квартире у Нины.

Сначала она восприняла новый визит оперов враждебно:

– Что вам от меня еще нужно?

Но решение проблемы, пусть болезненное, зато очень эффективное, сыщики, поверившие в непричастность молодой женщины к делам Малого, нашли быстро. Ее снова пригласили в шестой отдел, в кабинет, где Киряков оформлял протокол опознания трупа и повторно допрашивал в качестве свидетеля Наталью. Обернувшись к Нине, следователь попросил:

– Вам придется немного подождать, сейчас мы закончим разговор, а потом займемся с вами.

Через час, когда Наташа ушла в сопровождении сочувственно — предупредительных оперов, Нина ровным голосом сказала:

– Если Вам, действительно, нужно что-то уточнить, спрашивайте. Если нет, давайте не будем терять время. Чем я могу помочь?

Но Дегтярь и не думал появляться на Дукче. Других связей, кроме двух арестованных земляков-подельников, у него не было. “Пресс” на городскую блатную публику давал массу побочной информации о чем угодно, кроме главного: где Малой?

– Неужели ушел? – эта мысль не давала операм покоя.

Перелопачивая груды других материалов, проводя задержания, обыска, “выводки” злодеев (это только в кино мудрые следователи и суперменистые сыщики по три месяца расследуют одно дело, задумчиво изучая брошенный бандитами окурок) – ни один из сотрудников “шестерки” ни на миг не забывал: третий убийца на свободе.

После обеда, когда по привычке собравшись в Жоркином кабинете, сыщики лениво перетирали жалкую труху заведомо “беспонтовых” сведений, Гопа решительно сказал:

– Игорь, ты готов запустить журналистов? Что мы его ищем, он прекрасно знает. Спугнуть его теперь даже нужно, может, вылезет из норы. Других путей не вижу. Если не ушел, выкурим, все равно либо его кто-то кормит, либо сам за деньгами, за жратвой выходит.

Михалыч добавил:

– Кстати, надо проверить все сводки по кражам, особенно в ночное время, и где забирали продукты и одежду. Ему на уход из города переодеться нужно. И жрать нужно. А барыги бы его давно нам сдали.

Жорка еще раз спросил:

– Ну что, подключатся газетчики?

– Подключатся. И газетчики, и телевизионщики, и радийщики. А надо будет – выйдем на центральное телевидение. Журналисты помогут. Да у меня и у самого кое-какие подвязки сохранились.

 

8 мая

 

Игорь проспал шесть часов. Эта неслыханная роскошь была наградой за доблестный труд: уже через час после разговора в Жоркином кабинете по двум популярным каналам городского кабельного телевидения пошла информация о розыске Дегтяря с его фотографией. В девятнадцать тридцать фото Малого в информационной программе “Монитор” увидела вся область, а после короткой беседы в редакции последних известий областного радио, сообщение о розыске и приметах убийцы стало передаваться в каждом выпуске новостей.

Честно говоря, Игорь был рад возможности повидаться с журналистской братией. Он знал практически всех журналистов областного центра и любил этих людей, эмоциональных и самолюбивых всезнаек, в большинстве своем работавших “за идею”, но при этом совершенно искренне, до инфарктов переживавших за незнакомых людей, попавших в беду, за судьбу Золотой Колымы и, вообще, за все, что происходит вокруг.

Особенно приятно было пообщаться с ведущими телевизионных информационных программ. Во-первых, все они принадлежали к прекрасному полу, во-вторых, почти все были приятельницами Игоря с пресс-групповских времен, а в-третьих, с удовольствием принимали гонорар в виде пары дружеских поцелуев, несмотря на то что потом приходилось полностью “переделывать губы” перед эфиром.

Понятно, что вернувшись после похода по редакциям, об этой стороне дела Игорь скромно умолчал. Не стал он и травмировать голодных коллег описанием плюшек, пирожных и шоколадок, которыми его буквально напичкали гостеприимные журналисты под немыслимое количество чая и кофе. Зато, данное им описание неприступно-грозных редакторов и невероятных технических проблем, стоявших на пути целеустpремленного сыщика, украсило бы страницы любого научно-фантастического романа.

Если бы он в одиночку повязал дюжину вооруженных бандитов, то коллеги, скупо похвалив, отправили бы его за следователем, а потом – на обыска. Но после общения с журналистами, он, по общему мнению, честно заслужил отдых. А потому никто не возмущался и не завидовал, когда Игорь в восемь утра явил коллективу возмутительно-розовую свежую физиономию.

Правда, разглядывать друг друга было некогда.

В семь утра жившего вторую неделю в к абинете Жорку поднял очередной звонок. В любом городе хватает придурков. И потому пустых, шизофренических, а то и хамских разговоров по телефону, указанному в объявлениях, Гопа, начиная со вчерашнего вечера и в течение всей ночи, наслушался предостаточно. Но на этот раз серьезный мужской голос сообщил:

– Похоже, что в нашем доме живет парень, которого вы разыскиваете.

– А почему вы так решили?

– Видите ли, у меня есть собака, я с ней постоянно гуляю. Мы, собачники, все во дворе друг друга знаем. Моя Найда…

– Кто?

– Овчарка моя.

– Понял, понял.

– Так вот, Найда всегда с Арамисом играет, мы их даже вязали два раза…

– Арамис, я понимаю, другая собака?

– Да, тоже овчарка, у соседки. А дня четыре назад, я смотрю: с Арамисом какой-то парень. Я думал с ним поболтать, пока собачки гуляют, а он отвернулся и бочком-бочком от меня. Капюшон зачем-то надел, хотя сам в шапочке, а день теплый. Я на другой день соседку спросил, она смеется, что, мол, ревнуешь. Говорит на майские праздники познакомились, а что ей, она женщина одинокая, разведенка.

– А кроме капюшона, что в нем подозрительного?

– Да ничего. Только похож очень на ту фотографию, что показывают. И рост такой, и на щеке – родинка.

Гопа схватился за авторучку. Еще в первый день, раздобыв фотографию Малого, сыщики спорили, пририсовывать ему родинку, неясно видимую на фото, но описанную Ниной, или просто указать в описании примет.

– Как мне Вас найти?

– Да я бы не хотел…

– Хорошо, а адрес соседки?

– Колымская, 14. Средний подъезд, второй этаж, налево. Номер квартиры не помню.

– Найдем, спасибо большое.

– Только вы меня не ищите.

– Да что вас искать: сосед с собакой Найдой…

– Тьфу, черт!

– Не волнуйтесь. Слово офицера, мы вас не потревожим. У нас против него есть все, что нужно.

* * *

– Погуляй с Арамисом!

– Да он меня не слушается, еще сбежит.

– Ну сходи, я устала, ноги отваливаются. Отдохну чуть-чуть, зато я тебе такую вкуснятину приготовлю!

 

“Пошел все-таки. Разворчался. Вот чудик! Из дома не выгонишь. Бывший благоверный так тот хуже Арамиса был. За любой сучкой – хвост трубой. А уж за бутылкой, вообще, – хоть на край света. После развода думала, синяки до конца жизни не сойдут. А этот – ласковый и домашний, как телок. Смешной такой увалень. Иногда три раза позовешь: “Коля, Коля!” – пока повернется да откликнется. И познакомились смешно. На Первомай гуляли с девчонками возле горнолыжки, надумали шашлыки жарить, а на четверых – ни одного мужика. Возились, возились, половину мяса загубили: то сырое, то сгорит. Антонина, та – прикольщица: уткнула руки в боки и как рявкнет на всю округу:

– Водятся в этом долбаном лесу мужики или нет?

И вдруг он подходит. Улыбается так, что Тонька и та с ходу растаяла. И глаза эти! Боже мой, сколько ласки может быть в глазах человеческих!

– Водятся, – говорит, – и даже не сильно дикие.

Ой, а дальше и вспомнить стыдно. Как они завелись все с ходу. Наперебой болтали, дурачились. А потом, когда он ей сказал: “Давай уйдем”… Захотел бы ее прямо там, на веселой мшистой прогалинке, на глазах у подружек – отдалась бы, ни на секунду не задумалась.

Девчонки обиделись сначала. А потом Тонька вроде весело так говорит:

– Ладно, благословляем. Опять же конкуренция убывает.

А у самой глаза больные. У нее муж-то хороший был. Любила она его очень. Погиб в аварии.

Так, ладно, размечталась. Чтобы мужик мужиком был, его кормить надо. Хотя куда его, чертушку, кормить. Уж на что я за этим делом изголодалась и то… Ах ты, Коля-Коленька… – Женщина весело, вслух рассмеялась своим мыслям. – Пора на кухню. Надо телик включить, может, музыкалку передают”.

Щелкнула включателем, дождалась, пока старенький “Рекорд” подаст звук:

– За совершение убийства разыскивается Дегтярь Дмитрий Степанович, 1968 года рождения…

Мельком глянула на экран, собралась переключить канал и замерла: с экрана смотрело лицо Николая. Ее Коленьки. “Как же так. Что делать-то?”.

Незнакомый мужской голос, явно не дикторский, продолжал:

– Разыскиваемый может скрываться под чужими именами, входя в доверие к женщинам. Очень опасен. Может быть вооружен. Всех, кто располагает сведениями о нем, просят звонить по телефонам…

“Погоди, погоди… сумка. Да, его сумка. Как он вчера метнулся, когда она хотела белье для стирки забрать. Где же она?.. Господи!”.

В кармашке сумки лежал паспорт на имя Дегтяря. На дне – обрез.

 

Малой, встав между сараями во дворе и отвернувшись, будто от майского прохладного ветерка, искоса оглядывал двор. Время было неурочное, для обычных собачников еще рано. Светловато, конечно, зато с дебильными вопросами никто не лезет: “Какой у вас ошейник классный, где купили? Что-то у вас шерсть тусклая, и глаза нехорошие, давно глистов гоняли?”.

Хотел одной дуре сказать, что у меня шерсть везде в порядке, а на глисту она сама похожа, да не стал связываться. Скандалы сейчас ни к чему.

“Черт бы ее побрал, эту Зинку. Стоишь тут, как светофор, светишься. Это она его отослала, чтобы сюрприз приготовить. Сейчас нарядится, или жратву какую-нибудь вкусную приготовит. Из кожи вон лезет, чтобы угодить, привязать. Ага, всю жизнь мечтал с тобой прожить. Будто других баб нет. Вон, пожалуйста, идет какая-то мадам. Ух ты, классная телка! Походочка от бедра, и на мордашку – очень даже ничего. – Малой повернулся, дерзким взглядом в упор встретил женщину. Та ничуть не смутилась, стрельнула в ответ игривыми глазками, шагнула чуть шире, чем следовало, мелькнув стройной ножкой в разрезе длинной юбки. Но при этом умудрилась сбавить скорость наполовину, явно ожидая, что он ее остановит, заговорит. – Вот шалава. Жаль, ты мне раньше не попалась, а сейчас лишний контакт – лишняя засветка. Ну все, хватит тут торчать. Пора в хату”.

Женщина оглянулась через плечо, проводила Малого капризно-разочарованным взглядом и, гордо вздернув голову, повернула за угол дома. Пройдя несколько шагов, она снова огляделась, на сей раз профессионально, будто невзначай, и вполголоса сказала неизвестно кому:

– Это он. Подозвал собаку, проследовал в подъезд.

Из-под стильной кожаной курточки чуть слышный мужской голос ответил:

– Вас понял, возвращайтесь на базу, объект принят вторым.

 

В частном “Москвиче”, в квартале от этого места сидели и трепались, скрывая за болтовней напряжение, опера “шестерки”. Группа захвата ждала в УАЗике на перекрестке, изображая усиленный наряд ГАИ и вызывая понимающе-ироничные взгляды настоящих гаишников. В “Москвиче” ожила рация, и все смолкли на полуслове:

– Первый, я второй.

– Слушаю, второй.

– Проследуйте к месту.

– Вас понял.

Машины подъехали со стороны торца здания, где не было окон. Жорка не торопясь вышел из “Москвича” и, перейдя двор, за сараями, коротко переговорил с каким-то прохожим.

Вернувшись в машину, ухмыльнулся:

– Наш дружок на месте. Свидание назначено, нас ждут, сгорая от любви.

Не хлопая дверцами, опера и бойцы группы захвата быстро высыпались из машин и без единого звука, не задавая вопросов, рассредоточились, скользя вдоль стен. Двое остались у подъезда. Двое – под окнами с обратной стороны: бывали случаи, когда уходивший на прорыв преступник вламывался в чужую квартиру и выпрыгивал из окна там, где его не ждали. Остальные бесшумно, как шарики ртути, вкатились в подъезд.

* * *

Звук открываемой двери словно током ударил.

Метнувшись к телевизору, Зина выключила его и, как подкошенная, рухнула в кресло.

– Что с тобой, ты что колотишься?

– Что-то сердце прихватило…

“Знает или нет? Ведь целыми днями у телевизора торчит. Знает или нет? Надо уйти. Если знает, то все уже понял”.

– Ой, а ведро-то я тебе не дала. Мусора куча.

– Завтра вынесешь. Я уже нагулялся.

– Чего оно будет вонять. Ладно, сама вынесу. Ты сумку пока разбери, продукты – в холодильник.

– Куда ты, если сердце прихватило?

– Да на свежем-то воздухе лучше будет.

Шла на кухню, а затем в прихожую, не чуя ног.

“Позволит уйти или нет? – Захлопнув за собой дверь, судорожно вздохнула: – похоже еще не знает. Что же делать? Так, ведро – под лестницу и – к Тоньке. Та всегда найдет решение”.

Почти бегом спустилась вниз и, тихо охнув, остановилась.

В подъезде стояли шестеро. Четверо, как в кино, в бронежилетах, касках, с автоматами. Двое – в гражданке. Один, прижав Зину к стене, прикрыл ей рот сильной ладонью. Второй, помоложе, поднял на уровень ее глаз фотографию, которую только что показывали по телевизору.

– Он? Я спрашиваю: он?

Зина кивнула головой.

– Дома?

Снова кивок.

– Ключи…

Тихонько звякнула связка, вытащенная из кармана пальто.

– Слушай меня внимательно: если ты ничего не знала, тебе ничего не будет. Только не надо нам мешать. Если ты надумаешь ему помочь, то он либо побежит, либо будет сопротивляться. В любом из этих случаев он будет убит. Ты меня хорошо поняла?

Зина беспомощно кивнула головой. Слезы градом катились из ее глаз на ладонь опера.

– Не плачь, он твоих слез не стоит.

 

Малой быстро разложил продукты в холодильнике: “Ничего, хозяйственная клуша. Только надоела уже. Сердце у нее прихватило… Меньше трахаться надо, сучка ненасытная. Хотя и для него вовсю старается, делает, что не пожелаешь, даже что самой не нравится. Такая же дура, как Нинка. Мы с тобой, мы с тобой… Я сам с собой. Может, сменить хату? А то вчера расхозяйничалась и чуть в сумку его не залезла. Белье стирать надумала. Пришлось опять скромника изображать. Ай-яй-яй, ой-ей-ей, мне стыдно тебе грязные трусы совать. Смешно, да не очень. Только бы эту бучу переждать, да в Якутию прорваться. Там меня уже никто не ищет… Да, а с пивком она, молодец, угодила. Крепкие напитки в моем положении ни к чему. Но пивком отчего не побаловаться. Что у нас по ящику? Надоел уже этот аппарат. Вчера с тоски взялся за книжку: какой-то детектив дешевый, но весь вечер и полночи оторваться не мог. А потом дрых до обеда”.

Малой открыл бутылку, включил телевизор, уселся в кресло и вдруг, резко наклонившись вперед, застыл, всматриваясь в свою фотографию и вслушиваясь в голос, который запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Потому что голос этот, уже после того как закончится объявление, вновь, но уже язвительно и вживую прозвучит над его правым плечом:

– Ну что, нравится? Сам позвонишь в милицию, или граждан попросим?

Почти теряя сознание, Дегтярь медленно повернул голову.

Сзади, полукругом, стояла группа захвата. Справа – Игорь. Слева – Жорка.

Обалдевший от невиданного и наглого вторжения Арамис, вжавшись в угол, растерянно оглядывал чужаков, как бы решая, стоит ли связываться, а если да, то с кого начать. Наконец, безупречной собачьей интуицией почувствовав, что не стоит, он с тяжким вздохом улегся в углу.

Вслед за псом, как по команде, вздохнули и расслабились милиционеры, понявшие, что ни одомашненный хищник, ни озверевший человек не собирались сопротивляться.

* * *

 

9 мая

Жорка спал. Его можно было трясти, поднимать, ронять, он бы не проснулся. В его измученном мозгу работал лишь один крохотный участочек. Тот, который помнил вчерашние слова следователя Кирякова:

– Сегодня и завтра я управлюсь сам. А послезавтра мне вас всех нужно будет тоже допросить как свидетелей.

Вот послезавтра, к немалому облегчению уже встревожившейся жены, он и проснется.

 

Михалыч тоже лежал. Под “Запорожцем”. Проклиная на всех известных ему языках (русский литературный, русский матерный и “феня”) “этот … … … гроб”, он занимался самым любимым, кроме работы, делом: старательно смазывал различными маслами свое и без того уже чумазое лицо, одежду и, немного — детали автомобиля.

 

Сашка играл с дочкой в прятки. Двухлетняя кроха, закрыв глаза ручонками, кричала: “Ку-ку”, а потом заливалась звонким смехом, подсматривая сквозь пальчики и видя, как большой, но не сообразительный папа старательно ищет ее под кроваткой. Хотя каждому известно: чтобы Лелечка нашлась, надо просто убрать ручки с глазок.

 

А два опера ели курицу. Обалденную, купленную на рынке курицу, начиненную гречкой, черносливом, орехами и какой-то фантастической приправой.

И еще они пили водку. Маленькими коньячными рюмками по двадцать пять граммов.

Рядом сидели их жены и смеялись. Резко отпустившее нервное напряжение и накопившаяся усталость сыграли занятную шутку с их мужьями, обычно весьма осторожными по отношению к алкоголю. Было, действительно, смешно смотреть на Игоря, внезапно опьяневшего с двух маленьких рюмашек и несшего веселую чушь, и на Олега, который, по ходу вставляя реплики и подначивая приятеля, не замечал, что и его дикция уже далека от левитановской.

 

Все эти люди имели право отдыхать и веселиться так, как им хотелось.

 

Сегодня огромная страна праздновала День Победы над миллионами убийц. И святому празднику уже не могли помешать те трое.

 

 

 

 

 

 

 

МУДРЕЦЫ

 

Киллерша

 

 

— Я ему покажу купчиху! Я ему, козлу, пасть гнилую навсегда заткну, — Женька Каблучкова буквально кипела от ярости.

Эта прожженная авантюристка была дамой, хорошо известной в городе. Причем, дамой небедной. Сколотив вполне приличное состояньице на различных аферах, она, не оставляя старых занятий, активно включилась и в легальный бизнес. Обладая неплохой головой, невероятной изворотливостью и полным отсутствием каких либо моральных тормозов, Женька, как торпеда, неслась вперед, к процветанию, действуя где интеллектом, где напором, а где своими женскими чарами. Правда, ее габариты, внешность и манера одеваться были вызывающе вульгарными, но людей с изысканным вкусом и тонкой душевной организацией в русском бизнесе тоже не так много.

А в последнее время ее уже откровенно “понесло” на почве собственного величия. Оборудовала квартиру на манер крепости средней величины, обзавелась охраной, стала разговаривать с людьми “через губу”. В общем, как заявил во всеуслышание известный катала Фикса, превратилась из простецкой свойской бабы в смесь купчихи и недоделанной дворянки. Только ли это самое высказывание, или еще какие-то причины вызвали у Женьки такой лютый гнев, достоверно не известно. Но, судя по похудевшей фигуре, и другим классическим признакам всепоглощающей женской ненависти, она потеряла покой и сон, обдумывая, как рассчитаться с наглецом.

В это время в центральных регионах страны уже начинала подниматься волна заказных убийств: загремели взрывы, защелкали выстрелы китайских ТТ и затрещали отечественные Калашниковы. В маленьком провинциальном Магадане, вопреки мрачной гулаговской репутации города, до таких крайностей старались не доходить. Народная мудрость гласит: “Весь Магадан спит под одним одеялом”. Практически все население столицы колымского края перевязано-перепутано многочисленными родственными, любовными, деловыми, дружескими и прочими связями. Если на какую-нибудь “разборку” заявлялись две группировки, то, зачастую, нос к носу сталкивались бывшие одноклассники, соседи по лестничной площадке, вчерашние собутыльники, а то и кровная родня. Поэтому и “разборки” обычно заканчивались либо простым надуванием щек и угрозами типа “мы вам покажем”, либо совместной пьянкой по случаю примирения. Ну, в крайнем случае, тихим семейным мордобоем. Бывали, конечно, и исключения, но они только подтверждали общее правило.

Но Каблучкова решила потрясти магаданский криминальный мир, организовав ликвидацию своего смертного врага.

Соваться с “заказом” в Москву или Питер она не рискнула. Тамошние волки могли, поняв, что имеют дело с надутой провинциалкой, “развести” ее саму, раздев до нитки, а то и ликвидировав по завершении комбинации, как ненужную свидетельницу. Поэтому, пришлось подыскивать исполнителя дома, в Магадане.

Выбор пал на Костю Корня. Это был классический воровской “авторитет” старой закваски, имевший за плечами одну доказанную и наказанную “мокруху”. По слухам, была и еще одна. Постоянный посетитель колоний, следственного изолятора и ИВС, любитель водочки, “травки” и других незатейливых развлечений, в последнее время Корень явно сдал, утратил былую хватку и остро нуждался в деньгах. О Фиксе он отзывался с явным пренебрежением, и не раз говорил, что тому придется когда-нибудь по-крупному ответить за свой не в меру острый язык.

Встретившись с Корнем в интимной обстановке, Каблучкова настойчиво угощала гостя, внимательно следила за тем, чтобы не пустел его стакан ( другой посуды он не признавал) и долго крутила вокруг да около, не решаясь приступить к разговору, который мог обернуться по-всякому.

Расчувствовавшийся от нежного обхождения “авторитет”, видя нерешительность хозяйки, решил помочь ей и добродушно проворчал:

— Ладно, вываливай свои проблемы.

— Но выслушав обтекаемо-сбивчивую речь “заказчицы”, он просто офонарел. Зная Женьку, можно было ожидать каких угодно предложений: подломить склад у кого-нибудь из богатеньких партнеров, вычистить хату у ее ближайшей подруги, припугнуть несговорчивого конкурента… но заказ на “мокруху”!

По отживавшим свой век воровским “понятиям”, убивать за деньги — низость и позор. Не говоря о том, что связываться с бабой в таком деле — просто глупость.

Корень уже стал прикидывать, как повернуть разговор, чтобы не просто послать Женьку куда подальше, но и раскрутить беспредельщицу на кругленькую сумму под угрозой вынесения вопроса на обсуждение широкой уголовной общественности.

И вдруг прозвучало:

— Сто тысяч.

-… Сколько?

— Пятьдесят прямо сейчас. Пятьдесят после “работы”.

 

Это было не просто серьезно. От этого было невозможно отказаться.

Нет, речь шла не о начинавших широкое хождение баксах. Но на момент этого исторического разговора среднемесячная зарплата рядового колымчанина только-только подкрадывалась к отметке в тысячу рублей.

Костя попыхтел, поерзал, почесывая в затылке, хряпнул еще один полный до краев стакан водки и просипел:

— Заметано. Сколько мне сроку? Дело серьезное, его надо чисто сделать.

— Чем быстрей, тем лучше.

— Можно и быстро. Давай бабки и готовь остальные.

Когда, неловко распихав пачки полученного аванса по карманам куртки, кряжистый, с виду неуклюжий Корень вывалился из Женькиной квартиры, хозяйка апартаментов упала на свой роскошный диван, впилась ярко накрашенными длинными ногтями в кожаную обивку и ее судорожно искривленные губы выдавили:

— Все, конец тебе, сука.

Но через час, прикончив в одиночестве бутылку любимого “Амаретто”, Женька уже лежала на диване в лирическом настроении, обдумывая те загадочные фразы, которыми она повергнет в шок городскую публику. Нужно было решить: как, не подставившись ментам, довести до всеобщего сведения, что значит — связываться с грозной Каблучковой.

Корень, в не менее радужном настроении, потопал в сторону ресторана “Магадан”, где сейчас наверняка отдыхали “братки”. За последнее время он многим задолжал и, как человек порядочный, решил, во-первых, со всеми рассчитаться, а во-вторых, оторваться за последние недели вынужденно скромной жизни.

Братва встретила его радостными возгласами и одобрительно загудела, когда Корень стал небрежно отщипывать куски от пачек купюр и со словами благодарности раздавать тем, кто выручал его в трудные минуты ломки или похмелья. По завершении этой веселой процедуры, гулянка развернулась на полную катушку, поскольку многие неожиданно оказались при свежих деньгах, да и сам Костя бабок не жалел.

Ко второму часу ночи народ уже дошел до кондиции и начал потихоньку расползаться по интересам: кто — ширнуться в притон, кто — в казино, а кто — к девкам или просто спать. Корень, улучив момент, когда Фикса вышел покурить в фойе, подошел с сигаретой и, наклонившись к его зажигалке, тихонько проговорил:

— Дело есть. Никому не трепись. Уйдешь через десять минут после меня. Возьмешь тачку. Встретимся в Нагаево, возле старых подлодок. Аккуратно, смотри. А то стукачи быстро сообразят, что к чему и “шестерка” на хвост сядет.

Катала обрадовался. У него тоже в последнее время с финансами было не густо. А Корень, видно, надыбал какую-то золотую жилу и подыскивал подельников.

 * * *

На берегу моря, возле проржавевшей туши выброшенной на берег подводной лодки, стоял пьяный в умат Фикса и внимательно следил, чтобы его не менее пьяная струя попадала на обтекаемый бок субмарины, а не на пижонские остроносые туфли. Рядом, с чувственными вздохами и одышливым похрипыванием, облегчался Корень.

— Ну ты, братила, круто сегодня выдал! — Фиксу, как и всех участников пьянки, томило невыносимое любопытство: с каких таких дел у вчера еще побиравшегося собутыльника завелись шальные и явно немалые деньги. Но задать вопрос впрямую не рискнул никто. Такие вопросы не просто неприличны. При определенных обстоятельствах они могут значительно сократить жизнь любознательного “братка”. И самое обидное, что донести полученный ответ до чутких милицейских ушей может совсем другой человек, или еще более чуткая оперативная техника. Но запоминается тот, кто много спрашивает.

— А хочешь знать, с чего я так наварился?

— Меня чужие дела не интересуют! — Фикса напрягся: такая откровенность могла вести к конкретному предложению, а могла — и к неприятностям..

— А зря, жмурик ты мой.

— Ну у тебя и шуточки, — похолодев, изобразил обиду катала — ты хоть человек и авторитетный, но…

— Какие шуточки? Мне Каблучкова проплатила, чтобы я тебя завалил.

— Что? — струйка прыгнула и все-таки попала куда не следует. Фикса матюгнулся, поспешно завершил процесс и повернулся к собеседнику.

Тот, насмешливо сощурив хитрые глазки — буравчики, рассматривал побледневшего “жмурика”.

— Меньше языком трепать надо. За базар рано или поздно все равно отвечать придется. Вот так.

И веселенькие глазки, отсверкнув в тусклом свете осенней луны, окатили сердце каталы таким парализующим, смертным холодом, что он не смог даже закричать и бессильно обмяк перед надвигавшимся на него убийцей…

 * * *

Через несколько дней по городу поползли слухи об исчезновении Фиксы. Выждав для верности пару дней, Корень, для поддержания добрых отношений регулярно постукивавший заместителю начальника ОРБ подполковнику милиции Ковалеву, созвонился с ним и договорился о встрече. С пустышкой к Михалычу нечего было и соваться. Поэтому, для разговора Костя приготовил интересную и реальную информацию. Группа молодых пацанов бестолково, мешая серьезным людям, бомбила одну хату за другой, лезла к барыгам. А недавно, старший из них, придя к Корню за советом и с предложением сотрудничества, расхвастался, выдав полный расклад по своим делам.

Дерзких дураков было не жаль. Тем более, что вели они себя беспредельно и рано или поздно все равно бы запалились. Костя рассказал Михалычу, кто входит в группу, где хранится краденое барахло и куда пацаны собрались залезть в ближайшие дни. А под конец разговора попросил:

— Вы когда их хлопнете, пустите слушок, что у Рыжего, он у них за старшего, нашли заначку — двадцать штук.

— А зачем тебе это?

— Да он мне эти бабки на общак передал, а я на прошлой неделе их в кабаке спустил. Пусть из-под вас информация пройдет, и я тоже отмажусь, мол, никаких денег от него не получал. Пусть с этого сопляка спрашивают.

— Так его же на зоне опустят за такие дела…

— А если на меня закосят, что я общаковые деньги зажал? Я -то для тебя полезней.

— А народ не интересовался, откуда деньжата на кабак взял? Говорят, ты и с долгами рассчитался, и погулял, как следует?

“Все уже знает, — привычно удивился Корень, — как я вовремя прикрылся!”, — а вслух насмешливо произнес:

— Крутились рядом любопытные. Не знаю, тебе они стучат, или другим операм. Впрямую не лезли, но по касательной пробивали. Я им протер по ушам, что коммерсанта залетного рэкетнул. Так, намеками. Пусть проверяют. Если ты мне поможешь по двадцатке этой прикрыться, ни в жизнь не допрут, что почем.

— Хорошо, попробуем. Ты мне другое скажи: куда Фикса делся? А то слухи какие-то нехорошие. Ирка его – вся в соплях, уже неделю истерики закатывает.

— Хрен его знает. Я же раньше него из кабака ушел. Братки говорят, что он сидел, сидел, а потом резко подорвался куда-то, даже Ирку с собой не взял. Вроде по делу ненадолго. И — с концами.

— Ты Каблучкову хорошо знаешь?

— А кто ее не знает?

— Она тут изнамекалась, что это она с Фиксой посчиталась, заказала его кому-то.

— Женька? Да понтуется небось, под шумок жути нагоняет. Трепло — еще хуже Фиксы.

— Трепло — не трепло, позанимайся с ней. Если что важное узнаешь, звони хоть ночью, хоть домой. Тут мокрухой пахнет.

— Ну если это ее работа, и ее, падлу, порву и киллера хренова найду. Мы у себя в городе беспредел разводить не позволим.

— Ты не вздумай сам тут вендетту устраивать. Отдадите их нам.

— Без проблем. С ними разговор позже будет. На зоне.

— И еще: мы у города интересный материал забрали. Им велели помалкивать, и сами пока молчим. В Нагаево жмурика выловили. Голый, кожа облезла, крабы обожрали всего, черепок о пирс размолотило. Опознать невозможно, но по свежести — как бы не Фикса. И коронки есть. Правда, не золотые, железо с напылением. Ты не знаешь, где Фикса зубы делал?

— На материке где-то. Да он, брехло, и насвистеть мог, что золотом уставился. Кто ему в пасть лазил, проверял?

— Вот и я так думаю. Сейчас потихоньку пытаемся личность покойника установить, другие версии отрабатываем, результатов вскрытия ждем. Поспрашивай людей, не пропадал ли еще кто.

— Ладно, — Корень направился к дверям, вполне довольный тем, как ловко он прикрылся по деньгам и влез в самый центр ментовской работы по розыску Фиксы. Уж кому-кому, а ему надо быть в курсе дела.

— Погоди, присядь еще на минутку.

Михалыч обошел неловко присевшего на край стула уголовника, положил ему сзади на плечи свои длинные мощные руки и ласково сказал:

— За информацию о пацанах спасибо. А вот, что ты меня за лоха держишь, нехорошо. Придется ответить. Сейчас сюда наши ребятки зайдут и проводят тебя в камеру. А завтра — встреча с прокурором. Зеленки с собой нет? Ну ничего, закажешь в СИЗО.

— Михалыч, ты о чем?

— Да об этом самом. Лоб смазывать пора.

— Михалыч!!!

— Что Михалыч? Как так получилось, что ты и Фикса после кабака на тачках до одного места в Нагаево добирались? С чего это вы конспирацию такую развели? И куда потом твой приятель исчез? Ответь на эти три вопроса, а дальше подумаем, что с тобой делать. И с Женькой Каблучковой. Ну, начинай сам себе помогать…

 * * *

На звонок в дверь отозвались не сразу. Глазок в двери почернел, потом снова засиял желтым электрическим светом.

— Конспираторы, ити их мать…

Дверь открылась. На пороге, настороженно рассматривая гостя, стоял здоровенный бритоголовый парнишка из скороспелых качков. Под пиджаком, за поясом, угадывался пистолет, скорей всего — газовик. Второй бройлер выглядывал из-за косяка двери, ведущей в зал. В прошлый раз их не было, наверное, Женька их куда-то сплавила, чтобы поговорить без свидетелей.

Парни явно ощущали себя на вершине крутизны. Но если бы серьезным людям понадобилось убрать Каблучкову вместе с ее телохранителями, на это не потребовалось бы много времени и более одного скромного, но профессионального исполнителя.

— Хозяйка дома? — Корень терпеливо стоял на пороге, исподволь разглядывая прихожую.

В зеркале отражались модные сапоги-ботфорты хозяйки, стоявшие в нише, под вешалкой. Ее любимый плащ тоже был на месте.

— А тебе чего надо? — детишки явно не знали, с кем разговаривают. Тем более, что непрезентабельный вид посетителя давал полное основание разговаривать свысока. Один из бройлеров даже придвинулся, чтобы взять наглого ханыгу за шкирку и спустить по лестнице.

— Ой! Заходи! — из-за широкой спины второго вынырнула Женька.

Не прошло и минуты, как охранники пришли в состояние полной растерянности. В этой квартире бывали разные люди. Но, чтобы великая Каблучкова так суетилась!…

 

Выставив своих гвардейцев за дверь и закрывшись с гостем в дальней комнате, Женька ждала, что ей скажет Корень.

Ей было не по себе и даже слегка пробивало дрожью от смешанного ошущения острого женского любопытства и страха перед хладнокровным убийцей, за деньги лишившим человека жизни. Каблучкова уже знала об исчезновении Фиксы.

— Дело сделано. Где вторая половина?

— А гарантии?

— Звони своему участковому, — Корень знал, что Женька, охмурив забредшего к ней как-то по служебным делам капитана, быстро перевела его в категорию бывших любовников, но продолжала регулярно ссужать деньгами. Расходы окупались: побирушник отрабатывал свои серебренники верой и правдой.

— А что спросить?

— Вчера твоего дружка из бухты выловили. Я ему башку вдребезги разнес. Менты думают, что о пирс наколотило. Крабы тоже постарались, всю морду обожрали. Так что не только концы найти, опознать, наверное, не сумеют. Спроси у него, кто этим “водолазом” занимается, и с какой стати с обычным утопленником “шестерка” возится?

Каблучкова, побледнев и чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, поспешно выскочила в другую комнату.

Запараллеленный телефон начал позвякивать. Корень скользнул к аппарату и схватил трубку, плотно прикрыв ее нижнюю часть. Именно в этот момент на другом конце провода ответили.

Костя внимательно прослушал весь разговор и, язвительно усмехнувшись, положил трубку.

Каблучкова вернулась через несколько секунд. Корень, сидевший в той же позе, что и до ее ухода, небрежно произнес:

— Ну?

— Сейчас отдам.

— И еще пятьдесят сверху.

— С какой стати?

— За болтовню. Ты языком по городу треплешь, а людей в “шестерку” тягают. Меня тоже крутили. Пока неконкретно, но все равно радости мало.

— Это твои заботы, ты же сам говорил, что все чисто сделаешь! — когда дело касалось денег, всякий страх у Женьки исчезал.

— Я чисто сделал. Зацепить меня им не за что. Но и непонятки с ментами мне тоже не нужны. Если с твоей подачи решат, что Фикса — моя работа, начнут трюмить по одному подозрению. Придется проплачивать, чтобы отмазаться.

— Это кому? Не Ковалеву?

В вопросе Женьки заключалась редкая доза язвительности и коварства. Всем было известно, что Михалыч не только не брал “на ла пу”, но и ревностно заботился о своей репутации. Как-то он узнал о том, что Корень, присвоив кругленькую сумму общих с подельниками денег, заявил приятелям, будто дал взятку Ковалеву. Подельники встретили новость с некоторым недоверием, но верить очень хотелось. Иметь своего “ссученного мента” всегда полезно. А в “шестерке” — просто замечательно.

Сомнения их продолжались недолго. Буквально на следующий день бледный от гнева Ковалев позвонил в дверь костиной квартиры. Открывший дверь Корень расплылся в улыбке почти неподдельной радости:

— О! Михалыч!

Из-за квадратной фигуры хозяина на гостя настороженно поглядывал огромный дог.

— Пошел отсюда, сукин сын! — рявкнул на собаку Ковалев.

Пес собрался было ощетиниться, но увидел в ледяных голубых глазах опера нечто такое, что, поджав хвост и уши, немедленно рванул в дальнюю комнату. А Михалыч без лишних слов и ненужных объяснений хлестанул брехуна своим коронным крюком. Когда тот, приблизpительно на счете “девять”, вышел из нокдауна, Ковалев упер ему в лоб свой ПМ:

— Сегодня понедельник. До вечера вторника ты обойдешь всех, перед кем полоскал мое имя и объяснишь ситуацию. Если пропустишь хоть одного, в среду я тебя пристрелю.

Корень, едва шевеля непослушным языком и тщательно выбирая слова, стал оправдываться, что, дескать, его неправильно поняли.

— А ты говори ясней, чтобы тебя всегда правильно понимали, — посоветовал Ковалев, закрепил свою рекомендацию апперкотом со свободной левой и ушел также стремительно, как появился.

Корень знал, что эта история с легкой руки его корешков стала известна всему городу. А посему, поднявшись и зависнув над сжавшейся Каблучковой, он задумчиво проговорил:

— Ладно. Разговор окончен.

Встал и пошел на выход.

Резво подпрыгнув, Женька вцепилась ему в рукав и затараторила.

— Да ты что! Да я разве отказываюсь! Ой, ну брякнула сдуру, пошутить хотела. Не стыдно тебе на женскую глупость обижаться?

Последние слова она выговорила уже даже с некоторым кокетством, почувствовав, что Корень сильно и не рвется уходить.

— Я же не знала, что ты поднимешь цену. Фикса и десятки не стоит. Но из уважения к тебе… Сейчас оставшиеся пятьдесят. А сверху — двадцать пять, через месяц. Их ведь еще собрать надо. Не могу же я деньги из дела вынимать.

Женька уже начинала жалеть, что влезла в эту историю. “Так он теперь меня вообще постоянно доить начнет. Ворью только палец в рот положи. Не руку, а до самых пяток зажуют. Но сейчас главное — этого мокрушника успокоить, время протянуть. А там что-нибудь придумаем”.

Корень понимал все, что происходит в голове его “заказчицы”, так хорошо, будто сам надиктовывал ее мысли. И, сделав недовольный вид, пробурчал свое любимое слово:

— Заметано. Только не через месяц, а через две недели. День в день. Сама знаешь, инфляция…

А про себя добавил: “Сколько бы Фикса не стоил, заплатишь, как миленькая”.

 

* * *

 Ковалев, прослушав запись и отодвигая “Pearlcorder” , весело скомандовал:

— Бабки тоже на стол!

Корень взмолился:

— Михалыч! Я ради этих бумажек на такое пошел! Дай хоть погужбанить на них. Да и жить на что-то надо. Сам ведь сказал, что пока эту стерву окончательно не попутаем, мне даже в КПЗ нельзя. Соскочит ведь!

Ковалев поразмыслил.

Возиться с изъятием не хотелось. Процедура муторная. Нужны понятые, которым как-то надо объяснить происходящее. Придется назвать и внести в протокол данные того, у кого эти деньги изымаются. Не дай Бог, утечка информации — и вся комбинация полетит кувырком.

— Хрен с тобой, гуляй! И смотри: на сантиметр высунешься из города — сразу в КПЗ.

* * *

Поминки были в разгаре.

С датой решили очень просто. Первым днем определили число, когда Фикса пропал. Девять дней отмечали в узком кругу. Сороковину — в “Магадане”.

Присутствовали практически все мало-мальски известные магаданские “братки”. Хозяйкой мероприятия была Ирка, последняя подруга Фиксы.

Безутешная вдова уже прилично набралась и, ощущая, что горячие ладони соседей забрались под юбку сразу с двух сторон, прикидывала: кому двинуть в нос, а с кем покинуть зал. Жизнь-то продолжалась. И некоторые из рыдавших в начале пьянки и клявшихся сурово отомстить “братанов” уже удалились с девчонками в номера гостиницы. Благо, второй вход в нее вел прямо из ресторана.

Вдруг до нее дошло, что происходит что-то неладное.

В зале повисла напряженная тишина.

— Менты, что ли? Сволочи, ничего для них святого нет. Поминки же!

И в этот момент с ближнего ко входу конца стола раздался дикий женский вопль:

— А-а-а-а!

Ирка поднялась, чтобы посмотреть и, тут же, теряя сознание, рухнула на стул.

Вдоль расставленных в ряд столов шел труп Фиксы. Или его привидение.

Смертельно бледное, безобразно распухшее лицо отливало мертвецкой синевой. Подернутые безжизненной пленкой глаза смотрели прямо, ничего и никого не замечая. Всклокоченные волосы стояли дыбом.

Пройдя прямо к тому месту, где сидели самые почетные из гостей, мертвец поднял руку, протянул ее к Корню и глухим голосом произнес:

— Водки!

* * *

Старший опер ОРБ Игорь-Пресса принес Михалычу материалы по выловленному в Нагаево покойнику. Пьяный рыбачок с большой плавбазы захотел освежиться в Охотском море… На судне решили, что он загулял на берегу, и ушли, заменив его на другого моряка. Так бы и не хватились, если бы не разосланные милицией радиограммы.

Материалы не очень веселые. Тем не менее, к концу общения с Ковалевым у Прессы от смеха покалывало в боку. Потому, как обсуждалось и другое происшествие.

— Так где он отлеживался?

— В Армани, в частном доме. Представляешь, сорок дней никуда не выходить и бухать непрерывно. Вот это здоровье!

— Так и денег сколько нужно!

— Да уж. Корень ему, за то, что он на месяц “умер”, двадцать пять штук отстегнул. А потом, чтобы до поминок дотянуть — еще десятку. Считай — нашу трехлетнюю зарплату просадил. Костя тоже от души порезвился. Он ведь Женьку на полную катушку раскрутил, да еще и надбавку за ее болтовню содрал. Я их с Фиксой обоих сегодня загнал на пятнадцать суток. Пусть из запоя выйдут, да и за клоунаду эту надо хоть как-то наказать. А ты участковым займись. Пусть этот чмошник без лишнего шума рапорт “по собственному” пишет.

— А Женька?

— С Женькой разговор отдельный, — Ковалев откинулся на спинку стула, вытянул длинные ноги и кивнул на лежавшие перед ним микропленки: — она у нас теперь — вон где… Киллерша!

 

Шахматист

Давно не было в ОРБ такой концентрации постных лиц. Весь подотдел по борьбе с вооруженными преступными группами и квалифицированным вымогательством в кучу собрался. Если считать, что жоркин кабинет приблизительно метра два на четыре, то как раз по одной озабоченной физиономии на квадратный метр получается.

— Ну-ка, Генка, давай еще раз: что они тебе сказали? Только постарайся повторить с максимальной точностью. Сосредоточься, восстанови в памяти всю обстановку разговора и постепенно, слово за словом, вспоминай. Может быть, какую-то деталь ты все же упустил, или как-то по другому их слова можно было истолковать.

— Да ничего я не упустил… Сколько раз уже говорил. Что там вспоминать? Весь разговор – одно предложение: — Деньги отдашь завтра в час дня, возле центрального входа в “Восход”. И точка.

— А речь точно шла об универмаге? Не о другом магазине каком-нибудь, киоске?

— Не о другом магазине, не о киоске и не о бане…

— Ты будешь острить, когда мы с этими проблемами разберемся и когда появится гарантия, что твои дружки тебе по голове не настучат, — Жорка еле сдержался, чтобы не оттянуть “терпилу” покрепче. Нашел время и предмет для шуточек, пацан.

Два дня подряд вся “шестерка” выставлялась в центре города, готовясь к задержанию группы вымогателей. Место бойкое, путей подхода-отхода у злодеев – немеряно. Опера головы сломали, просчитывая наиболее рациональную расстановку групп задержания. А сегодня даже подключили коллег из госбезопасности, каждый человек в такой ситуации – на вес золота. Ребята Губиева прибыли на инструктаж, экипированные в лучшем виде, с японскими радиостанциями. Их раскидали по одному, чтоб хотя бы между группами появилась нормальная связь. А то милицейские оперативные “Кайры” работают по принципу: “Слышу, пока вижу”.

Чтобы не торчать на виду у всего города часами, решили “зажать” злодеев по времени. Генка должен был появиться на месте встречи за пять минут до назначенного времени и долго не ждать.

Переодетый, практически неузнаваемый Жорка (он же — майор милиции Гапонов, он же — Гопа) подстраховывал “терпилу” в непосредственной близости. Стоя с девчонками из секретариата ОРБ и размахивая бутылкой с шампанским, он с полчаса тщетно пытался поймать такси. Со стороны это выглядело вполне нормально, в чисто российском духе. Водители останавливались часто, но после короткого разговора с потенциальным пассажиром отрицательно качали головой и уезжали порожняком. Один даже покрутил пальцем у виска. Наверное, клиент не внушал доверия. А его веселые подруги, слушая объяснения с водителями, явно под воздействием шампанского, заходились звонким смехом.

Еще бы не смеяться. Больно выразительными становились шоферские глаза, когда Гопа предлагал:

— Шеф, за червонец до Палатки едем? Могу заплатить подружкой…

Но встреча опять не состоялась. Либо сыщики где-то засветились, либо преступники сами поменяли свои планы, забыв извиниться перед потерпевшим и милицией за причиненное беспокойство.

Оставался еще один шанс. Делом этим могли заниматься битые ребятки с богатым опытом. И заставляя свою жертву раз за разом приходить на место встречи, они получали возможность многократно перепровериться перед передачей денег. Во всяком случае, вчера вечером они позвонили Генке и назначили на сегодня новое время и место, ни словом не обмолвившись о том, почему не пришли на первую встречу. Звонили с телефона-автомата и протанцевать от телефона, как от печки, операм не удалось.

А вообще, конечно, попал парень. Попил водочки, называется. Только недавно перебрался с трассы в Магадан, решил устроиться на работу в областном центре, купить машину. Снял квартиру, стал осваиваться с городской жизнью. Познакомился в ресторане с какими-то ребятками, гульнули хорошенько. Знакомство продолжили в грязной квартире где-то в Простоквашино. Как только собутыльники поняли, что имеют дело с классическим лохом, “развод” пошел по отработанной схеме.

Генка до сих пор понять не может, что он такого сделал или сказал. Но “братки” объяснили, что в ходе дружеского общения поступил он не “по понятиям”, брякнул что-то совершенно недопустимое, чем нанес нестерпимую обиду всему воровскому братству. И смыть эту обиду может только его глупая лоховская кровь. Или две тысячи баксов. Почему две? Было у Генки пять. Одну «штуку» уже почти пропили. Половина от оставшихся – будет две. А остальные можно оставить себе (“Мы же не грабители какие-нибудь. Подкопишь еще, купишь себе тачку. Только больше такие косяки не пори, братан! Мы вот люди разумные, а другие могли с тобой ва-аще по беспределу поступить”).

Спасло Генку от разора то, что деньги в момент разговора были у него не с собой. А в квартиру к нему вымогатели не пошли. Как теперь можно догадаться, не хотели, чтобы их там кто-нибудь узнал или просто запомнил. Но пообещали твердо, что если Генка со своими «американскими рубликами» в назначенном месте и в назначенное время не нарисуется, то найдут они его сами и очень быстро. А сумма удвоится.

К концу беседы Генка был трезв, как стеклышко. И глупости с этого момента делать перестал. Вернувшись к себе, он набрал “02” и спросил без лишних предисловий:

— Кто у вас самыми крутыми бандитами занимается?

— Шестой отдел.

— А где его искать?

— В областном УВД, на Дзержинского, 9. Только он как-то по другому сейчас называется. Там спросите.

Генкино прозрение оказалось настолько мощным, что он даже сообразил не переться прямо на Дзержинку. “Братки” могли не устраивать слежку за ним, а просто-напросто подежурить денек-другой недалеко от УВД (можно поработать пару дней за такой куш). Тем более, что простодушный поселковый парень наверняка был для них не единственной добычей.

И потому, несостоявшийся автовладелец, выяснив, у кого теперь надо искать спасения, допек всю дежурную службу, но вырвал –таки у нее нужный номер телефона.

Трубку поднял Гопа. И с этого момента их с Генкой связала крепкая нить “шестерочной” традиции: кто первый принял “клиента”, тот и крутит с ним любовь.

С соблюдением полной конспирации Жорка встретился со своим подопечным и в нескольких обстоятельных разговорах выудил из него все детали кратковременного, но столь результативного общения с новыми друзьями. Портреты злодеев Генка обрисовал достаточно ясно и красочно. Один – высокий, худощавый, с черными усами, в болоньевой синей куртке и черных брюках. Второй – среднего роста, обычной славянской внешности, в старом черном пиджаке и потертых джинсах. А третий – классический жизнерадостный толстячок в спортивном костюме, с розовой физией и ухватками Хрюши из любимой детской передачи.

Опера вывернулись наизнанку, пытаясь вынуть из себя хоть какие-то соображения по поводу этой троицы. Но по генкиным словесным портретам можно было задержать приблизительно четверть мужского населения славной колымской столицы. А что же касается конкретных магаданских любителей посчитать деньги в чужих карманах, то ни один из мало-мальски подходящих кандидатов никак не вписывался в ситуацию. Либо полное алиби, либо неполное, но все равно убедительное. Старенький видик чуть не до дыр затер две пленки с коллекцией уголовных физиономий, но Генка так никого и не опознал.

Сыщики в отчаянии уже дошли до предположений, что их клиента решили развести “гастролеры”, но тут всем стало стыдно: приехали! Какие такие неизвестные гастролеры в городе, где двести пятьдесят тысяч населения и каждый приезжий – как красный фонарь? Кто бы из местных позволил им снимать и без того скудный урожай с холодных и тощеватых магаданских криминальных нив? Недаром Магадан в воровской дальневосточной среде всегда считался “красным” городом. О любом приезде представителей “воров в законе” или других более-менее серьезных криминальных фигур сотрудники ОРБ узнавали мгновенно, а зачастую и заблаговременно. Дальше все шло по типовому сценарию. Гость приглашался посетить ОРБ для профилактической беседы, в ходе которой ему ненавязчиво предлагалась простая альтернатива: “два по пятнадцать” или убытие в родные места на борту ближайшего ко времени беседы рейса Аэрофлота.

Надо отдать должное: все гости такого уровня были людьми неглупыми. Однажды только заартачился “авторитет” из Хабаровска по кличке Бублик. Времена были уже перестроечные. Поэтому, хабаровчанин с большим знанием дела цитировал выдержки из международных документов о правах человека и передовицы из демократической прессы, клеймившие косную советскую паспортную систему.

Вообще-то сыщики всех времен и всех народов всегда отличались аполитичностью. Уголовник – он и в Африке — уголовник. Хотя, с другой стороны, права граждан – они и в Африке – права граждан. Во всяком случае, там, где граждане уже перешли от каннибализма к демократии. И потому, сотрудники ОРБ в дискуссию с гостем вступать не стали. Но случилось так, что, отмечая свой приезд в ресторане “Океан”, Бублик не выдержал и от избытка чувств использовал в беседе с магаданскими братками несколько крепковатые выражения. Случайно оказавшиеся рядом граждане возмутились. Закончилось это для гостя пятнадцатью сутками в теплом и относительно благоустроенном магаданском ИВС. Ко времени окончания первого ареста выяснилось, что экспертиза засвидетельствовала присутствие в карманах упрямца “наркотического вещества марихуаны в незначительном размере”. Дежурный судья магаданского городского суда, высказавшись в том духе, что “свои наркоманы надоели, а тут еще…”, влепил опять же пятнадцать. В конечном итоге, еще за неделю до окончания своего гостевания в Магадане Бублик уже проявлял живейший интерес к расписанию самолетов, вылетающих из аэропорта “Сокол”.

В общем, версия с гастролерами здорово напоминала позорную капитуляцию перед очевидным фактом: ОРБ не знало о появлении в областном центре новой “бригады” вымогателей.

— Ладно. Сегодня возвращайся к себе. Из дома не уходи, жди звонка от них. Когда позвонят, изобрази, что уже почти передумал отдавать деньги. Мол, на хрена так разыгрывать, я уж и в самом деле решил, что вы хотите у меня бабки отобрать. Если снова назначат встречу, немедленно звони мне, да открытым текстом не шпарь. Попроси к телефону Наташку. Подойдет наша сотрудница, разговаривай с ней, как с подружкой, которой раньше назначил свидание. Скажешь ей, что у тебя срочные дела в таком-то районе города, вовремя к ней оттуда не успеешь и встречу надо перенести. Прибавишь к тому времени, что назовут злодеи, два часа, и это время ей назовешь. Понял?

— Неужели и вас прослушивают?

— Все может быть. Во всяком случае, у ворья давно японские сканеры появились, а нам только на прошлой неделе спонсоры один подарили. Ну все, не отвлекай, давай — к делу. За два часа до встречи со злодеями – к нам на инструктаж и подготовку. Проверяйся тщательно, как я тебя учил. На месте операции порядок действий тот же. Сотрудников наших ты всех запомнил, со злодеями не перепутаешь. Тебя тоже все знают. В момент задержания падай на землю, чтобы не пострадал случайно, если придется применять оружие. Усек?

— Есть, товарищ..! А, кстати, какое у вас звание?

— Слушай, тебя любопытство и твой длинный язык уже в одну историю занесли. И что-то урок не впрок… Игорь, проводи его через черный ход, да повнимательней там.

 

— Ну что думаем? – Жорка сердито тарабанил пальцами по столу.

— Завтра видно будет, — отозвался Сашка.

— Видно будет, видно будет, видно будет…- задумчиво, нараспев протянул Гопа и, будто что-то решив для себя, бахнул ладошкой по столу. Как муху прихлопнул. – Ладно, утро вечера мудренее.

 

Новую встречу хитромудрые преступники назначили в городском парке, в десять утра. В это время там практически никого не бывает. И как “шестерка” собиралась укрыть своих сотрудников среди редких лиственниц и чахлых кустов ольхи, один Бог ведает. Но собиралась.

 

Генка прогуливался по аллее парка рядом с памятником Ленину. Магадан, отстроенный при советской власти, миновала эпидемия сноса памятников и “обратного” переименования улиц. Немногочисленные северные демократы вяло подискутировали на тему: “Кем был знаменитый начальник Дальстроя Берзин: убийцей или жертвой?”, немного помитинговали у городского театра, а потом занялись каждый своим делом. Штучные наивные бессеребренники – философскими размышлениями над ходом реформ, а их более многочисленные и рациональные соратники — дележкой и судорожным растаскиванием жирного пирога, вырванного из горла предшественников. Политическое затишье было ознаменовано медленным разрушением недостроенного двадцатиэтажного здания “Дома Советов” в центре города и следами птичьего помета на беспризорных памятниках.

Но не судьба социально-экономических реформ и не проблемы утилизации коммунистического наследия занимали сейчас Генку. А простой и в то же время очень сложный вопрос:

— Где?

Он видел практически весь состав малочисленной, но энергичной “шестерки” на инструктажах. Он узнавал оперов ОРБ в случайных прохожих и веселых гуляках на первой и второй операции. Он с интересом увидел новые лица комитетчиков на встрече перед третьей, сегодняшней расстановкой. Но сейчас, сколько хватало глаз — не было никого.

— Да что они, в землю зарылись? — с досадливым любопытством пробормотал “подзащитный”.

Нет, в мерзлую магаданскую землю, которая и летом-то оттаивает, в лучшем случае, сантиметров на пятьдесят, никого “шестерка” не закапывала. И спутники над бескрайним морем колымской тайги пролетали без милицейских экипажей.

Правда, два опера ОРБ сидели с биноклями на “высотных” пятиэтажных зданиях напротив входа в парк. И технари грустно слушали через старые наушники невнятное бормотание клиента. И даже группа захвата честно отбывала номер, разделившись на два уазика.

Но те, кто больше всего интересовал Генку, в натянутых до бровей лыжных шапочках и тонких кожаных перчатках стояли в его квартире на улице Гагарина. В руках у них были копии ключей от генкиной берлоги, а у ног лежал его раскрытый чемодан.

— Нравится?

— Да, такого наглеца я еще не видел.

Приглушенные голоса Гопы и Ковалева не могли достичь ушей Генки. Тихие эти голоса не вышли даже за двери квартиры, в которую самым обыкновенным воровским образом забрались два опера. И звучали они довольно невыразительно, без всяких интонаций. А интонации могли бы быть очень богатыми.

Потому, что на дне чемодана лежали: обрез двустволки двенадцатого калибра с пулевыми патронами, резиновые перчатки, набор ключей и фомка.

А у стены стояла пачка лобовых стекол, судя по всему, недавно покинувших свои родные гнезда на кузовах “Жигулей” и “Нив”. Валялись зеркала, магнитофоны и прочие незатейливые сувениры, которыми зазевавшиеся автолюбители радуют сердца автомобильных ворюг.

— Значит, прежде чем начать работать по крупному, малыш решил с нами познакомиться?

— Молодец, в фантазии не откажешь. Ему детективы надо писать.

— Ладно, здесь нам больше делать нечего. Теперь пойдут наши шуточки.

            *  *  *

 Гопа тяжело вздохнул и предложил:

— Давай в нарды?

— Да ну, разве это игра, когда твой успех наполовину зависит от глупых костяшек? — Генка снисходительно улыбнулся, по новой расставляя шахматные фигуры, — Ну что, есть в славном шестом отделе хоть один, кто может со мной потягаться?

— Да хорош хвастаться, — вмешался в разговор возившийся с протоколами, но державший ушки на макушке Пресса, — Не такой уж ты и крутой. Просто у нас любителей этого дела нет. И без того головоломок хватает. А будешь выделываться, мы Олега Ивановича из следственного отдела попросим тебя поучить. Будешь разгромлен нещадно и всухую.

— Ну это мы еще посмотрим. Я ведь и в жизни и в шахматах на четыре хода вперед думаю.

— Насчет шахмат спорить не буду. А в жизни… тогда выходит, что Жора минимум на шесть ходов считает?

Генка попытался быстро сострить в ответ. Но не получилось. Уж больно точно попал в цель намек Прессы. Это сейчас разговор протекал так мило, по домашнему. А только позавчера торжествующий Гопа, с веселой злостью приговаривая:” На каждую хитрую задницу есть…винтом!”, за шиворот втащил в отдел своего съежившегося и растерянного “дружка”. Взяли Генку прямо на улице, с поличным: со стеклом от чужой машины под мышкой и со скрученными подфарниками в карманах. А через пару часов, после обыска, заняли свое место в комнате для вещественных доказательств ворованные вещи из его квартиры, и уехали на экспертизу в ЭКО обрез с патронами, фомка и другие генкины “инструменты”.

— Ладно. Тут я не додумал. Но одна проигранная партия весь матч не заканчивает.

— Так ты еще хочешь поиграться? Непохоже что-то.

Действительно, о каких игрушках могла идти речь, если, в шоке от провала своей хитрой комбинации и стремительного задержания, Генка, без всяких попыток упираться, выдал полные расклады по всем своим кражонкам, рассказал, как задумал и с помощью своего приятеля поставил спектакль с “вымогательством”. И даже выразил готовность активно поучаствовать в проверке показаний.

Собственно, весь этот разговор и происходил, пока опера и задержанный ждали появления следователя.

 

“Бабушка” Наталья Александровна давно уже отошла от живой работы с клиентурой милиции и потихоньку возилась в контрольно-методическом отделении, анализируя дела, подготавливая указания, корпя над многочисленными отчетами. Что еще делать за полгода до пенсии, куда рваться? Но вчера начальник отдела попросил ее помочь “шестерке”, пока генкино дело не передадут следователю Грачеву, который со дня на день должен вернуться из командировки.

— Да что там расследовать? Это что, уровень для УВД области? Отдать в город, пусть работают!

— Нет, тут дело чести. Этот клоун что вытворил…

— После беседы с начальником Наталья Александровна, все еще поварчивая, но уже гораздо более доброжелательно, спустилась к Гопе в кабинет.

— Ну где тут ваш мудрец? Как не стыдно, молодой человек. Такой юный, а уже такой…, тут она не нашла подходящего слова и только укоризненно покачала головой. — Жора, завтра с утра я его допрошу повторно, по деталям. Найдите понятых и подготовьте все к выезду. И проведем все это энергично, чтобы не затягивать до темноты.

 

Ну вот, и собралась вся команда.

Пока шли протокольные процедуры, Пресса скучал, позевывая и прижимая к груди укутанную видеокамеру. В отделе он уже не новичок, есть у него и свои красивые раскрытия, и на руках — куча различных текущих материалов. Но, как только дело касается документирования и видеосъемки, от братьев-оперов не отобьешься. В ход идут любые приемы, начиная с мелкого подхалимажа и заканчивая мощным давлением на совесть и сознательность:

— А я -то так уговаривал Шефа, чтоб тебя взяли к нам, а ты товарищу в такой ерунде помочь не хочешь!…

“Ну ладно, сам себе не жалуйся. Поддался Жорке? Вот и снимай молча. А свои дела будешь после работы крутить, по остаточному принципу, в наказание за мягкотелость. Хотя, попробуй против него устоять. Возьмет не мытьем, так катаньем…”

— Игорь, начинаем видеозапись.

“Ну, наконец-то!”

 

Генка вел группу по местам, где еще недавно, воровато оглядываясь и подхихикивая в душе над легковерными операми, он курочил кузова и “торпеды” чужих машин, снимая с них все, что мог унести.

— Вот здесь я с белых “Жигулей” снял два подфарника и лобовое стекло…так, да?

— Ага-ага, — рассеянно поддакивала Наталья Александровна, уставшая от долгого и подробного предварительного допроса.

— А вот тут стоял зеленый “Москвич”…ой, забыл…четыреста восьмой, да?

— Ага-ага…

“Ну, ты смотри, что он делает! Во, нахал!” — то ли восхитился, то ли возмутился про себя Пресса и, громко продиктовав в микрофон камеры, — Запись приостанавливается по техническим причинам! — выключил ее.

— Что случилось? — удивилась следователь.

— Наталья Александровна, вы обратите внимание, что он творит, — отведя ее в сторону, прошептал Игорь, — он же по каждому эпизоду требует у вас подтверждения. Перед камерой! А потом заявит, что мы с вами заставили его все эти преступления взять на себя. И принудили, бедного, заучить показания. Да только он все запомнить не смог и сбивался постоянно. И вот вам запись — где вы за него все рассказываете!

— Ах он, маленький негодяй! Ну-ка, снимайте! — вскипела Наталья Александровна. Вернулась к Генке, стоящему с грустным, покаянным видом возле охраны и понятых и грозно спросила:

— Молодой человек! Так вы нам рассказываете то, что сами совершали, или что вас кто-то заставил рассказывать?

— Сам, конечно.

— Так почему же вы все время меня переспрашиваете? Я что, с вами кражи совершала?

— Нет, нет, — одарив мимолетным ненавидящим взглядом Прессу и изобразив смущение для остальных, пробормотал Генка, — просто я стараюсь поточнее припомнить, что говорил на допросе, чтобы вас не запутать.

— Вот и припоминайте! Сами!

 

Попивая горячий чай и улыбаясь без малейшего смущения, Генка слушал, как Пресса рассказывал Гопе о его фокусах.

— Ну ты — фрукт! — Жорка покачал головой.

— Так, что, Гена, два — ноль? Может пора короля на бочок укладывать?

— Ну да, Игорь, нам еще играть и играть!

 *  *  *

Юрий Александрович Грачев, старший следователь областного УВД, обхватив голову руками, внимательно вчитывался в строчки лежавших перед ним документов. Работы было невпроворот. Надо заканчивать сложнейшее, многоэпизодное дело. А тут еще этого артиста с его фокусами подкинули!

Напротив, за маленьким расшатанным, десятки раз ремонтированным письменным столом сидел Генка.

С момента возвращения Грачева генкины “партии” стали рассыпаться одна за одной. Александрыч был опытнейшим специалистом, чья карьера складывалась не столько из служебных ступенек, сколько из многочисленных томов все усложнявшихся дел. Все потуги своего подопечного он встречал снисходительно-брезгливой усмешкой и одной — двумя фразами возвращал заблудшую овцу на путь истинный.

Сейчас Генка знакомился с уже оконченным делом. Он, так же, как и его визави, вдумчиво листал плотно сшитые страницы, время от времени опуская левую руку под стол… и по новой расковыривая палец о торчащий гвоздик.

Раз! И рядом с подписью на протоколе допроса лег кровавый отпечаток пальца.

Два! Багровая капля шлепнулась на листок, озаглавленный “Чистосердечное признание”.

Три! Щелкнув пальцами, будто сбивая невидимую шашку при игре в “Чапаева”, он украсил дорожкой мелких брызг крови очередной документ.

— Ты что там делаешь? — Грачев, привстав из-за стола, недоуменно глядел на Генку воспаленными от хронического недосыпа глазами, — Ну-ка, ну-ка!

— Помогите! Спасите меня! — страшным, горьким голосом погибающего мученика заорал тот и, выпрыгнув из-за стола, врубился бровью в стену.

— Прекратить! — рявкнул на него следователь. Но, услышав в коридоре топот бегущих ног, Генка метнулся к Грачеву, обхватил его и свалился вместе с ним на пол.

Когда в кабинет ворвалось сразу несколько сотрудников отдела, они увидели шокирующую картину: по полу, сцепившись, катались следователь и его подследственный, причем последний орал благим матом и судорожно пытался вырваться из-под долговязого Грачева.

— Что здесь происходит? — на порог, недоуменно глядя на открывшуюся сцену, ступил начальник следственного отдела.

Наконец, Грачеву удалось отпрянуть от Генки, который исподтишка придерживал его, вцепившись в брючной ремень. Тот же — немедленно бросился к начальнику отдела, спрятался за его спину и, схватившись за полковничий китель окровавленными дрожащими руками, всхлипывая, запричитал:

— Спасите меня от него! Не отдавайте больше меня ему!

Когда Генку увезли на освидетельствование, начальник отдела, недоуменно пожав плечами, проговорил:

— Он, конечно, наглец еще тот. Но надо же держать себя в руках…

— Да вы что?!! — яростно завопил Грачев, — За кого вы меня держите?!!

А потом присел на стул и уже почти спокойно вздохнул:

— Вот сучонок! Если уже сейчас такие зубры как, вы в его ямы попадают, это что же из него в будущем получится?

 

У отстраненного от дела, занятого написанием объяснений в инспекции по личному составу и в прокуратуре, окончательно почерневшего и похудевшего Грачева, эстафету принял его приятель и напарник, веселый светленький Виктор Анисов.

Но у Виктора проблем не возникло.

Потому, что, найдя и показав, кому следует, торчащий гвоздик со следами генкиной крови и напомнив о необходимости срочно сделать экспертизу по свежим кровавым следам на документах с различными сроками, Жорка нашел возможность в тот же день навестить Генку в следственном изоляторе.

Безо всяких шуточек, не заметив протянутой ему руки и веселенькой улыбки азартного игрочишки, Гопа спокойно сказал:

— Вот что, шахматист. Некоторые партии заканчиваются тем, что наглому жулику одевают доску на уши. Если Грачев из-за тебя пострадает серьезно, ответишь. Не сейчас, так после твоего освобождения. Но гвоздиков в столах и следов на протоколах не будет. Ты меня хорошо понял, гаденыш?

 

* * *

 

“Бедный мальчик, ведь совсем еще ребенок! Красть, конечно нехорошо. Но, когда у него возникли проблемы, так от вымогателей его никто не защитил. А стоило несчастному украсть два-три стекла, чтобы купить себе еды и оружие для самозащиты, навалились сразу. И прокуратура хороша! “В возбуждении уголовного дела по сообщению об избиении следователем Грачевым Ю. А. подследственного Черкова Г. Н. отказать”… Да кому не известно, что прокуратура и милиция всегда покрывают друг друга в своем беспределе. Все газеты только об этом и пишут. Гвоздик какой-то придумали, мясники… Все дело кровью уляпано! Вон, до сих пор озирается, забитый, будто постоянно удара ждет… Не бойся, кончились твои мучения. Неужели этому ОРБ больше нечем заниматься? Тоже мне, подразделение по борьбе с организованной преступностью! Хорошо, что дальнейшая судьба мальчика от нас зависит. Только условное наказание! Тогда ему день — за три зачтут все время, что пришлось в тюрьме промытариться. И его можно будет сразу из-под стражи освободить. Похоже, что и Анастасия Николаевна, второй народный заседатель, так же думает. Даже если при обсуждении приговора судья будет возражать, ничего-то она, голубушка, против наших двух голосов не сделает.”

Народный заседатель пенсионерка Ольга Никифоровна бросила сочувственный взгляд на Генку и сердито-торжествующий — на сидящего в зале Гопу. А затем поднялась, чтобы пройти вслед за судьей в комнату для совещаний…

 

Фома

 

— Что мы сами себе голову морочим? Под любое из дел, где Фома светился, взять постановления на обыска, перетрясти адреса. У подруги его на хате точно барахло ворованное есть. Расколем ее и — вперед.

— А основание? С какой радости тебе следователь постановления на обыска вынесет?

— Уболтаем как-нибудь. Напишем рапорта, что, по оперативным данным, кражи совершил гражданин такой-то. Надо будет, через руководство нажмем. Сколько можно глухари плодить?

— А прокурор? На него тоже нажмешь? Тебе, родной, в Штатах работать надо. Это у них судья под присягу полицейского санкцию на обыск дает. А у нас менты — люди второсортные. Тебе под твое честное слово восемь понятых надо и полсотни свидетелей. Не даст прокуратура санкцию. Чего ради им рисковать? Не дай Бог, проколемся, такой визг поднимется! Адвокаты, пресса…

— Вы как про девицу размечтались: даст, не даст! Не в этом дело. У этого хлопца высшее сумасшедшее образование, его на понт не возьмешь. Отмажется от вещей. В крайнем случае, скажет, что купил по дешевке. На городском рынке, у мужчины среднего роста, среднего веса и средней наружности. И все — приехали. Его только на горячем брать.

— Ну спасибо, разъяснил. Адресок, если не трудно, и время, когда он на кражу пойдет…

Гопа ( он же — Жорка, он же — капитан милиции Гапонов) хотел было съязвить что-то Михалычу в ответ, благо, за словом в карман лазить не приучен. Но, подумав, тормознулся. Во-первых, с утра они уже успели пару раз поспорить и дневной лимит уже выбрали. А во-вторых, Жорка сам прокололся, вычитывая прописные истины своим товарищам в присутствии коллег из областного уголовного розыска, подключивших ОРБ к своим мероприятиям. Народ-то собрался знающий, все не первый год в сыске, на земле пахали и азам их учить не надо. Из новичков был только Игорь-Пресса, но тот, высказавшись в самом начале и согласившись с контраргументами Михалыча (он же подполковник милиции Ковалев), дальше предпочитал только слушать.

И вообще, пустая пикировка только отнимала время. Такую бригаду из-за ерунды и собирать бы не стали. Тут нужен был высший пилотаж.

* * *

Фома, опытный вор, получивший в свое время кличку то ли по своей фамилии Фомин, то ли по имени любимого инструмента, специалист по квартирным кражам, уже дважды побывал в местах не столь отдаленных. Судя по всему, ему там не очень понравилось и в третий раз он в зону идти явно не хотел. Речь, конечно не шла о том, чтобы “завязать” и, обратившись в честного труженика, исправно приносить скромную зарплату своей алчной и по-сорочьи падкой на блестящие побрякушки супруге. Просто, убедившись на собственном горьком опыте в продажности “братков”, Фома перешел на работу сугубо индивидуальную, лишь изредка привлекая проверенного напарника. Его действия при подготовке преступлений, выбор жертв, тактика совершения самих краж были непредсказуемы. Любую слежку он вычислял, не выкидывая неожиданные дилетантские трюки, а проверяясь часами, маскируя свои действия под обычные разъезды и суету вечно занятого кооператора. При малейшем подозрении на появление “хвоста”, он немедленно и без всяких сомнений отказывался от задуманной комбинации, но не пытался отделаться от назойливых оперов, а целыми днями и неделями демонстрировал им свой добропорядочный образ жизни.

Но Магадан — город маленький. Слухи об удачных операциях Фомы, в сочетании с явным несоответствием доходов скромного кооператора его расходам, не могли не заинтересовать уголовный розыск. А несколько десятков накопившихся дел о квартирных кражах стали не только обременять милицейскую статистику, но и взывать к профессиональному самолюбию мастеров сыска.

Так что поразмыслить было о чем. Тем более, что участники этого разговора пришли в кабинет заместителя начальника отдела уголовного розыска областного УВД Сергея Ивановича Мастерового не с пустыми руками. Каждый что-то принес в клювике. Михалыч — расклад по старым и новым связям фигуранта, Саня Жолобов — перечень наиболее интересных краж за последние полгода с подробными приметами вещей, поменявших хозяев без их ведома и желания. А Гопа буквально накануне сумел вытрясти из попавшегося “на кармане” вора крайне интересные сведения об одной из последних любовниц Фомы. Скромная продавщица вдруг стала частенько летать на материк с битком набитыми чемоданами и возвращаться налегке, но с новыми ювелирными побрякушками. И, что занятно, путешественница чаще всего посещала именно те города, куда не менее регулярно летал “по делам кооператива” ее дружок. О романтических свиданиях в теплых краях речь не шла: любовники поднимались на крыло порознь и по очереди.

Вообще-то карманник думал, что влип, случайно напоровшись на зашедшего не вовремя в магазин мента. Но присутствовавшие знали, что случайность эта была хорошо организована самим Гопой. Щипач по старой дружбе имел доступ к интересующему сыщиков телу. Правда, “о работе” Фома с ним принципиально не разговаривал, но выпивать — выпивали вместе. Порой и с подругами. А какая женщина удержится, чтобы перед приятельницей новыми “брюликами” не посверкать, и перед ее дружком свою загадочность, да посвященность в крутые тайны не продемонстрировать.

Игорь-Пресса по поручению Михалыча два дня возился с документами в агенстве Аэрофлота, но тоже раздобыл то, что требовалось. И теперь, на аккуратно вычерченной схеме даты поспешных вылетов Фомы или его пассии в Хабаровск и Краснодар соседствовали с выписками из КУЗа о совершенных перед этим крупных кражах. Операм не потребовалось много времени, чтобы сверить схему со списками уголовного розыска. Полученный диагноз был бы ясен даже непрофессионалу: сладкая парочка организовала хорошо отлаженный конвейер. Стало понятно, почему за многие месяцы Фома ни разу не засветился на сбыте в Магадане.

Обменявшись информацией, сыщики снова пошли по кругу, неторопливо прорабатывая традиционные, проверенные и надежные варианты.

 

— Хвост пустить? Если даже заход на кражу не зафиксируют, может вычислят, где он принюхивается, к какому адресу интерес проявляет. Не лезет же он без разведки как пацан, или бич, у которого трубы горят.

— Вот именно, не пацан. Он всех наших оперов, как братьев родных знает, в лицо и по походке. Только почует что, сразу упадет на дно и жди потом, когда снова проявится.

— А система какая-то есть у него? Ну, может кооператоров любит, или антиквариат собирает?

— Какой у нас в Магадане антиквариат, кроме дальстроевских кадров?

— Я к примеру говорю. Какая-то избирательность должна быть.

— У него одна избирательность: бомбит всех подряд, без зазрения совести. Даже своих. Толька Лысый недавно орал: “Если узнаю, что это Фомы работа, порву на куски!”

— Чего это он так? — заинтересовался Евгений Калачев, старший опер областного розыска, крепкий, коренастый мужик, непременный участник всех мероприятий, связанных с засадами, задержаниями и прочими рискованными упражнениями.

— Так Лысый при Женьке Каблучковой по пьянке хлестанул языком что, я, мол, умный стал, у себя ничего не храню, все у Соньки. А Женька — наводчица известная. Через пару дней Фома с ней вместе к Софье заглянул. Лясы поточили, чайку попили. Недели не прошло, как хату вычистили под метлу. И вскрывали и брали грамотно, будто заранее расписано было, где что лежит. Правда, и другие людишки на адрес заходили, но Толян на него грешит.

— Ну, Женька, артистка! Как до людей не дойдет, что где она ни появится, обязательно — ворье следом.

— Обижаешь девушку, начальник. Она у нас предпринимательница. С приличными людьми дружбу водит. Сама, как елка, камешками обвешалась. Как же можно-с, такая яркая женщина и с ворьем? — Пресса явно устал молчать и с удовольствием развивал начатую Калачевым тему, — да к тому же она сама с преступностью борется, денег на это не жалеет.

Сыщики рассмеялись. Все поняли намек на недавнюю историю, когда Женька решила заказать убийство обидевшего ее блатняка. В итоге — осталась без денег и рассмешила весь город, потому что “киллер” и его “клиент” действительно чуть не расстались с жизнью, в ударные сроки пропив на пару сумасшедший женькин “гонорар”. История эта не нашла отражения ни в одном из официальных документов, поскольку ОРБ не стало реализовывать полученные материалы. По реальным-то “мокрухам” дела порой проходили еле-еле, потрескивая под мощным напором хорошо оплачиваемых адвокатов и наивных, умело используемых уголовниками доморощенных “правозащитников”. А здесь — то ли покушение на убийство, то ли анекдот.

Общее веселье и шуточки в адрес незадачливой “киллерши” окончательно разрядили обстановку.

Вольный треп помог не только еще раз коллективно “прогнать” всю известную операм информацию, но и скоротать время, поскольку самого Мастерового еще не было. Его гостей встретил Жолобов, а Сергей Иванович задерживался у руководства.

Но, наконец, появился и хозяин кабинета: невысокий, сухощавый, черноволосый человек с резкими чертами лица и жестким, скрипучим голосом. Характер у него был под стать голосу. Чуждый всякой демократии и дипломатии, он порой доводил подчиненных до белого каления, устраивая жесточайшие выволочки за допущенные проколы. Но сыщики — не институтки и в нежном отношении не нуждаются. Мастеровой был высококлассным профессионалом, начинавшим на земле, отпахавшим в сыске чуть не два десятка лет и работавшим, как и положено сыскарю — на износ. Этого было вполне достаточно, чтобы заслужить доверие и уважение оперов, не признающих дутых авторитетов и игнорирующих любые начальственные амбиции.

С его появлением тональность разговора резко изменилась. Не то, чтобы все начали щелкать каблуками и подскакивать при каждом вопросе начальника. Такие вещи практиковались только на сугубо официальных совещаниях при руководстве УВД, или когда надо было “навпечатлять” присутствующих из числа посторонних и непосвященных. Просто, все стали говорить более конкретно, четко и сжато пересказав то, что уже обсуждалось.

— По моим материалам картина та же: бомбит всех подряд, и основная наводчица – Каблучкова, — Сергей Иванович, как большинство сыщиков, независимо от рангов, в своем кругу частенько использовал профессиональный жаргон, в основном заимствованный у клиентуры уголовного розыска.

Дело было не в желании порисоваться, и уж тем более — не в панибратстве с подчиненными. Просто-напросто, жаргон зачастую был более краток и точен в определении многих сугубо профессиональных явлений. Попробуйте, переведите одним литературным словом содержание таких терминов, как “беспредел”, “разборка” или “наводка”. Жаргон ведь тоже не дураками создавался. И в остроумии, пусть даже специфическом, блатным никак не откажешь.

— Светлана, новая подруга его, тоже, наверное, помогает. У нее, правда, знакомые не такие деловые и навороченные, как у Женьки, но Фома и мелочевкой не брезгует.

— Ну, что же, от этого и будем танцевать. Делаем так…

Сыщики слушали, на лету схватывая мысли старшего товарища и время от времени вставляя краткие реплики и уточнения.

Собственно, инициатором и руководителем разработки в отношении Фомы был именно Мастеровой. Несколько месяцев кропотливой работы, не свободной, как и всякое живое дело, от ошибок и неудач, принесли свои плоды. Информации о подвигах дерзкого вора было накоплено предостаточно. Теперь на повестке дня стоял главный вопрос: как красиво его “хлопнуть”. Любой промах мог свести огромный труд многих людей к пустышке, холостому выстрелу. Фома был действительно не тот человек, который заговорит без веских доказательств его преступлений.

А доказательства эти он должен был добыть сам и своими руками вынести их навстречу операм под тихий шелест видеокамеры в руках Прессы.

* * *

После совещания у Мастерового сыщики перекочевали в один из кабинетов “шестерки”, чтобы проработать детали.

Несколько последующих дней опера провели в непрерывном общении с людьми. Они посещали солидные офисы, в которых солидные мужчины в приличных костюмах встречали сыщиков возгласами: “О, привет начальник! Давно не виделись!”. Их можно было видеть в подворотнях и пивных в компании с личностями, которые вообще не признавали костюмов. Розыскники встречались с воровскими авторитетами и разговаривали с ними в самых людных местах, ничуть не прячась от посторонних глаз. Ибо в маленьком Магадане особенно верно действует одно из простых правил оперативной работы, гласящее: чем больше прячешься, тем сильнее обращаешь на себя внимание.

Опера задавали сотни вопросов и получали сотни ответов, часами болтали об общих знакомых и о последних сплетнях из той жизни, о которой газеты пишут в разделе “криминальная хроника”. Но даже если бы все их собеседники собрались вместе и проанализировали состоявшиеся разговоры, вряд ли бы они смогли вычислить, что же конкретно интересовало сыщиков.

А тех, не считая попутной полезной информации, интересовало одно: с кем сегодня общается Фома, где его встречали, у кого он бывал в гостях в последние дни.

Не меньший интерес вызывала и светская жизнь Каблучковой. Но здесь было попроще. Женька — человек общительный. Язычок у нее даже для представительницы слабого пола был чересчур бойким. А потому, добрую половину сведений о ней сыщики получали чуть ли не из ее собственных уст.

Со Светланой и вообще голову ломать не стали. Судя по всему, Фома пытался обучить свою подружку кое-каким правилам конспирации, но контролировавшие ее молодые опера только развлекались, глядя, как она завязывает несуществующие шнурки на сапогах, пытается разглядеть “хвост” в стеклах витрин и проделывает кучу других киношных глупостей. Впрочем, она, похоже, тоже развлекалась, или тренировалась. Потому как с Фомой не встречалась целую неделю, а конспирировать ежедневные походы на работу в магазин и за ребенком в садик — зачем это нужно?

 

Трижды сыграли ложную тревогу.

По двум адресам пришлось поработать, потому что прошла информация, будто Фома интересовался ими в узком кругу. В третьей квартире он побывал дважды за неделю. И хотя интуиция подсказывала операм, что это – “пустышки”, отрабатывали по полной программе.

 

Очередная информация тоже сначала особого энтузиазма не вызвала. Уж больно объект был неподходящий. Во-первых, самая близкая подруга Светланы, а во-вторых, особым богатством она не отличалась. Но…

* * *

В субботу Фома со Светланой, пообедав в известном своей хорошей кухней и постоянной сменой названий ресторане “Астра”, по пути домой заглянули на полчасика к светкиной подруге.

Людмила тоже работала в магазине. Жила небогато, но фарцевала потихоньку, на хлеб с маслом хватало. Встретила она подругу и ее приятеля радушно. Есть уже сытые гости не стали, но бутылочку винца за компанию с хозяйкой уговорили. И против чая возражать не стали. Это для северян — дело святое.

Еще проходя на кухню через зал двухкомнатной хрущевки, Фома заметил, что в комнате нет мебели, а вещи сложены в коробки и чемоданы.

— Ремонт делать будешь?

— Да нет. Уезжать на материк собралась. Вот получу в понедельник расчет, а в субботу — на крыло. Уже почти все продала. Оставила только, с чем расставаться жалко. И то тащить придется: четыре чемодана! Да вот с расчета еще посылки вперед себя отправлю, — Людмила кивнула на два белых тюка, лежащих в углу.

— На работе жалеют небось, что уезжаешь, — польстил галантный гость.

— Да! Девчонки отговаривали, заведующая тоже. “Чего тебе, — говорят — там делать? На материке люди не такие, как у нас на северах. Скучать будешь.” Но что поделаешь, мама одна, ухаживать надо. Да и болеет сильно, не дай Бог, что случись — квартира в Москве пропадет, если не прописаться. Я хоть немножко подзаработала. На взятки за прописку, да на первое время нам с мамой хватит. А с девчонками мы завтра тут дадим копоти по случаю отъезда! Начнем с девишника, а там посмотрим, да, Светик? — Людмила лукаво глянула на подругу и рассмеялась.

Та, поддразнивая любовника, подхватила:

— А что нам, молодым, красивым, незамужним?

Фома, сделав скорбное лицо, тяжело вздохнул:

— А нам, старичкам, значит, опять с кем попало спать?

— Я тебе дам, с кем попало! Ты ко мне потом без справки из вендиспансера не приходи! — Светлана то ли в шутку, то ли всерьез треснула его кулаком по крепкой спине.

Распрощались тоже весело, с поцелуями. Уже стоя на пороге, Фома договорился с Людмилой, что купит у нее женские сапоги, которые она не успевала продать до отъезда. А потом, дружески приобняв за плечи, посоветовал:

— Ты сейчас к себе посторонних людей не пускай и болтай поменьше, что уезжаешь. Могут бомбануть квартиру-то.

— Да и так весь город знает. Я же не монашка, у меня друзей много — Людмила еще раз игриво стрельнула глазами в обходительного гостя и, закрывая дверь, помахала ему и подруге рукой.

 

Во вторник, в обед, Фома позвонил Светлане.

— Привет, как жизнь?

— Какая жизнь у одинокой женщины, — вздохнула подруга, — скучная!

— Ладно прибедняться. У Людмилы-то как погуляли?

— Классно!

— Девишником?

— Ну да, как же. Полный комплект мужиков был. Народу-у! Еле в квартиру влезли.

— Сматры, дарагая, нэ рэвную, но зарэжу!

— Не волнуйся. И тебе хватит…

— А как насчет справки из вендиспансера? Кому теперь за ней бежать?

— Приходи ко мне, я тебе такую справку выпишу, потом сутки спать будешь, — голос Светланы был весьма многообещающим.

Фома рассмеялся.

— Ладно. Завтра вечером. Сегодня занят. Кстати, когда Людмила дома бывает? Хочу к ней за сапогами зайти.

— Ну, с утра — до девяти, а вечером… Магазинчик у них до семи. Пока кассу закроют, пока магазин под охрану сдадут. Короче, после восьми.

— Нет, завтрашний вечер — для тебя. На обед она приходит?

— Да, с часу до двух.

 

Фоме не повезло. Человек, контролировавший этот разговор, был не простым технарем-ремесленником, выполняющим инструкции от сих — до сих. Он был профессионалом. Представив, какую цепочку должна пройти информация, пока попадет на стол Мастеровому, он еще раз прослушал запись разговора, сделал короткую выписку из заинтересовавшей его части и взялся за телефон:

— Сергей Иванович, по-моему, что-то есть. Порешайте вопрос с моим начальством, я передам вам выписку немедленно.

 

Через час Мастеровой, срочно разыскав Михалыча и Гопу, пригласил их к себе. После того, как опера ознакомились с содержанием небольшой записки, он спросил:

— Ну и что вы думаете?

— Что сволочь он редкая, — ответил Михалыч.

— Он ведь Светку не о том спрашивал, когда Людмилу застать, а о том, когда Людмила его самого в хате не застанет, — подытожил Гопа.

— Согласен. Поднимайте группу. Квартиру под наблюдение. Ищите место для засады.

* * *

Видно, в небесной канцелярии думали так же, как и Михалыч. Кончилось у архангелов терпение и теперь уже не у Фомы, а у оперов пошла масть.

Руководство УВД дало Мастеровому зеленую улицу. Вопросы с техникой и людьми решались со сказочной быстротой. Ближайшими соседями Людмилы, жившей на третьем этаже, оказались давние знакомые Женьки Калачева. И засада, с восьми утра расположившаяся в их квартире, была окружена дружеской заботой, несколько непривычной для таких ситуаций. Другая группа обосновалась на втором этаже в квартире одинокой бабули. Пенсионерка была страшно рада свежему, да еще и такому колоритному обществу. А завершающий свою милицейскую службу сухощавый желчноватый “Дед” Топилин и веселый, здоровенный Витька Кудрявцев обрели благодарную слушательницу бесконечных сыскных баек. В квартале нашли еще несколько дружественных “адресов”, поэтому, на улице никто не светился, но все подъезды и подходы к дому Людмилы просматривались-простреливались острыми глазами оперов. В эфир на допотопных “Кайрах” и “Виолах” выходили только при крайней нужде, сжимая сообщения до двух-трех слов: было известно, что “клиент” обзавелся японской сканирующей радиостанцией. Перезванивались по телефонам.

Во дворе, за трансформаторной будкой встал обычный УАЗик с частными номерами. Водитель — Витька Втулкин, оставив машину, ушел и спокойно попивал где-то чай, ожидая, когда будет объявлена полная боевая готовность. Он перебывал во всяких переделках и знал, что главное в его деле — не суетиться и вовремя заправиться. Не только бензином.

 

Женька Калачев, осторожно, стараясь не колыхнуть край шторы, разглядывал из окна подходы к дому.

— Мужики, подъезд отлично просматривается. На Бога надейся, а сам не плошай. Обидно будет, если ребята прохлопают. Черт его знает, в каком виде он заявится. Представляете: такая работа — псу под хвост! Давайте, по очереди будем наблюдать.

— А не светанемся? — засомневался Саня Жолобов.

— Не должны, не вылазь только сильно.

Пресса, сняв легкий броник и бросив его на диван, возился с видеокамерой. Два стареньких аккумулятора, раньше пахавшие по часу, сейчас еле вытягивали по двадцать минут. Поэтому Игорь был просто счастлив, что в его распоряжении куча розеток, адаптер и возможность подкормить свою любимицу. Пожалуй, он был единственным, кто не ощущал, как томительно тянется время ожидания.

 

В двенадцать Женька не выдержал и процедил сквозь зубы:

— Неужели прокололись? Неужто у этой акулы совесть появилась?

В половине первого стало ясно, что до обеда долгожданный гость не появится. Вахту у окна сняли, но один из сыщиков встал у двери. Нужно было послушать, придет ли Людмила на обед и появится ли у нее Фома.

Прибежавшая на обед хозяйка “засадной” квартиры, погремев на кухне кастрюлями и хлопнув несколько раз дверцами холодильника, внесла тарелки и принялась накрывать стол в комнате, где расположились опера. Те попытались было протестовать, но женщина и слушать не захотела:

— Вот еще новости, будете тут у меня голодными сидеть!

Затренькал телефон. Звонили из соседнего подъезда. Затосковавший Володя Коршун, бывший преподаватель учебного центра, который, несмотря на свои сорок пять, все свободное время проводил в спортзале и мог дать фору многим молодым, принялся допекать Калачева пустыми расспросами.

И без того злой Женька в конце концов психанул окончательно, послал Коршуна подальше, брякнул трубку на место, и вдруг, в полном противоречии со всеми своими предыдущими действиями, убежденно заявил:

— Придет. Не может быть, чтобы не пришел!

Телефон зазвонил снова. У Женьки из ноздрей повалил дым, и он схватил трубку с видом Змея Горыныча, наскочившего на Ивана-дурака:

— Ну что еще?!

Трубка ответила.

Женька прыгнул к окну и осторожно, как охотник в скрадке, приблизил нос к щели между краем шторы и оконным проемом. Также медленно отодвинувшись, поманил к себе Жолобова. Тот глянул и показал Прессе большой палец руки.

Говорят, что в Японии с традиционными российскими жестами надо обращаться крайне осторожно. Но Магадан — город русский. И в границах этого города такой жест означает:”Во!”

Иногда — “Класс!”

А еще — “УДАЧА!”

По двору медленно полз оранжевый “Москвич-412”, известный всему городу, как “общаковская морковка” или “воровоз”.

Часы показывали четырнадцать пятнадцать.

“Морковка” уползла, но никто не сомневался, что она, порыскав по дворам в округе, обнюхав все углы и подворотни, вернется, чтобы высадить вора.

Все замерло.

Только из соседнего дома вышел с сытым, довольным видом водила УАЗика и приступил к традиционному шоферскому обряду с попиныванием скатов, протиранием стекол и проверкой уровня масла в двигателе.

“Воровоз” снова заполз с дальнего конца двора.

В эфире прозвучала короткая команда Михалыча, руководившего всеми группами захвата:

— Полное радиомолчание.

В УАЗике эта команда прозвучала чересчур громко. Витька Втулкин прервал священнодействие, открыл дверцу и перегнувшись через водительское сиденье, повернул регулятор громкости рации.

Выпрямляясь, он зацепил локтем маленький рычажок под панелью.

Раздался тихий щелчок и на весь двор, многократно отражаясь от стен домов, завыла милицейская сирена…

 

“Морковка” замерла. Водитель “Москвича” и его пассажир, невысокий, плотный, солидный мужчина, внимательно разглядывали разоравшийся УАЗ.

Через пару минут из подъезда, не торопясь и ковыряясь в зубах, вышел какой-то мужик, по ухваткам — явный мент. Вслед за водителем он уселся в машину, и УАЗик, недовольно фыркнув мотором, покатил со двора.

“Москвич” проследовал за своим механическим собратом, рыская по следу пыльным оранжевым носом. Убедился, что УАЗ направился прямиком в милицейское автохозяйство, вернулся и встал на углу, за три подъезда от того, в котором жила Людмила.

Пассажир “морковки”, покидая машину, сверкнул золотыми коронками, бросил водителю:”Сиди, смотри!”, — и не торопясь, внимательно разглядывая все вокруг, пошел по периметру двора прогулочным шагом. В этот момент он удивительно напоминал начальника какой-нибудь жилконторы, обходящего свои владения.

Ничего подозрительного он не увидел. И увидеть не мог.

Каждый опер знает, что, когда на человека, находящегося в страшном напряжении, на подъеме душевных и физических сил, кто-то смотрит, то чужой взгляд так же ощутим, как если бы объекту наблюдения просто положили руку на плечо. Поэтому, отпрянув от окон, сыщики сместились к дверям занятых ими квартир.

Нечего было и смотреть. Куда направится новоявленный “домоуправ”, знали все участники операции.

 

* * *

Дверь квартиры, в которой разместилась основная группа захвата, отделяло от входа к Людмиле не больше полуметра. Глазка, правда, не было, но если б и имелся, пользоваться им было бы нельзя, опасно. А потому просто слушали.

Ощущение было потрясающее.

В считанных сантиметрах от сыщиков пыхтел, что-то скреб и ковырял вор, рвущийся в чужое жилье.

Но трогать его было нельзя:

— Ах, извините, промашечка вышла! Ах я перепутал дверь двоюродной тети, то-то, смотрю, не открывается!

Песня старая. Но ее не раз приходилось слышать не в меру торопливым, или просто зеленым сыскарям.

Среди тех, кто ждал Фому, таковых не было.

Женька Калачев, отделенный от вора тонкой необитой дверью, за считанные секунды превратился в высококвалифицированного йога и просто-напросто перестал дышать. Прессу, который в двух метрах от него скрипнул половицей при попытке переменить затекшую опорную ногу, Женька одним взглядом подвесил в воздухе, посрамив всех магов мира, вместе взятых.

За дверью раздался легкий хлопок и воцарилась тишина.

Калачев приблизил губы к уху стоявшего за ним Саньки Жолобова:

— Вошел.

Ожидание стало просто невыносимым.

Пресса поднял камеру на плечо, нацелил ее на дверь и включил запись, отчаянно моля Бога, чтобы Фома вышел раньше, чем сядет батарея.

 

— Атака!!!

— А-а-а!!!

 

На пленке это выглядело так: вот сыщики стоят перед дверью, а вот они уже — на лестнице.

Сам рывок камера зафиксировать не смогла, скорости не хватило.

А вот яростный вопль: “А-а-а!!!”, — исполненный хором, был слышен отчетливо.

 

Фома, швырнув чемодан и посылочный тюк, рванул вниз.

У него скорость тоже была неслабая. Близкая к сверхзвуковой.

Во всяком случае, улетая от сыщиков с третьего этажа, он на добрую секунду опередил засаду со второго.

Дед с напарником выскочили из квартиры. В ослепительных лучах солнца, бьющих из окна на верхней площадке, на них летел черный силуэт. Следом — еще один. Дед бросился навстречу и, вцепившись в темную фигуру мертвой хваткой, отлетел вместе с ней назад. Витька повис с другой стороны, выворачивая отчаянно вырывающуюся руку противника.

Фигура рванулась раз, другой и убедившись в бесполезности своих попыток, голосом Сани Жолобова заорала что-то про “мать” и про “рот”… Второй силуэт, блеснув линзами видеокамеры, благополучно миновал Деда с Витькой и, перепрыгнув кувыркающиеся по лестнице вещи, помчался дальше.

В этот момент снизу раздался голос Калачева:

— Лежи, сука, не дергайся!

 

Между дверями подъезда, полузадушенный, с раздавленными очками на багровом лице, в руках Женьки и Коршуна трепыхался Фома. Из карманов вора со звоном сыпались мельхиоровые вилки из столового набора.

На улице раздался пронзительный визг тормозов витькиного УАЗика.

Наружная дверь подъезда распахнулась и с лучами света ворвался Гопа:

— Взяли? Второй тоже готов.

* * *

Мастеровой улыбался. Оказывается, он тоже умел улыбаться. И улыбка у него хорошая была. Веселая и задиристая.

Собравшиеся в его кабинете опера тоже угрюмостью не отличались. Только что Пресса прокрутил на стареньком видике пленку с записью задержания Фомы. Кадры, на которых Игорь запечатлел, как Дед с Кудрявцевым изловили Саньку Жолобова, демонстрировались на бис раза четыре.

Понимая, что народу сейчас просто необходима разрядка, Сергей Иванович дождался, пока сыщики насмеялись вдоволь и только потом сказал:

— Оставшееся заканчивайте самостоятельно. План неотложных мероприятий, постановления на обыска — вот здесь, в папке. Михал Михалыч, на вас — координация общей деятельности, за Георгием Анатольевичем — главные обыска. Даю на завершение этой работы два дня.

Когда опера встали и, перешучиваясь, направились к выходу из кабинета, Мастеровой добавил им вслед:

— В пятницу, в восемнадцать пятнадцать – прошу всех ко мне. Со своей посудой.

Сказано было негромко, но услышали все.

У сыщиков вообще слух хороший.

* * *

 

— Ну хорошо, эту хату вы на меня повесите. Хотя и здесь еще есть шанс соскочить. Посмотрим, какие расклады пойдут, может и будет смысл сознательность проявить, — Фома, ухмыляясь, посверкивал золотыми коронками, придававшими его нагловатой улыбке несколько хищноватый вид, — а больше за мной ничего нет.

— Ладно тебе скромничать, — Жоркина улыбка блеснула встречным волчьим приветом, — найдем о чем поговорить. Я так думаю, на десяточек-другой кражонок придется раскрутиться.

— Пустой у нас разговор получается, Георгий Анатольевич. Такие вещи доказывать надо, и не на пальцах.

— Можно и на пальцах, но ты у нас грамотный, пальчики свои нигде не оставляешь…

— Вы меня на словах не ловите. Их к делу не пришьешь. Надо что-нибудь посущественней.

— Будет тебе и посущественней… Ты мне лучше вот что скажи: ты сирену во дворе слышал?

— Слышал, конечно?

— И все равно на кражу пошел?

— Вы же видели, мы УАЗик проверили. Да не это главное. Я подумал еще тогда: “Какой дурак будет на задержании с сиреной рассекать”, — и наоборот, успокоился.

— Классический психологический трюк! – снисходительно сказал Жорка.

Разговор этот шел не в служебном милицейском кабинете, а у Фомы дома, по ходу обыска. И разговаривая, вор не упускал из поля зрения действий других оперов, методично осматривающих одну комнату за другой.

Поэтому Пресса, который, стоя на коленях возле телевизионной тумбочки, перебирал коробки с видеокассетами, закусил губу и пригнул свою смешливую физиономию почти к самому полу. Видел бы Фома этого “психолога”, да и остальных сыщиков, когда заорала витькина сирена. Хорошо хоть — хозяин одной из квартир, человек сугубо гражданский, которого воры знать не могли, согласился и сумел сыграть маленький спектакль…

В прихожей зазвонил телефон. Жорка, заметив, как сразу напрягся Фома, повернулся к коллегам.

— Игорь, добавь звук у телика, пусть хозяин послушает новости. А я на минуточку…

Пресса быстро выполнил команду, усадил Фому прямо у телевизора, а сам встал у выхода в коридор, прислушиваясь к тому, как Гопа вполголоса, включив прpиблатненные интонации, разговаривает с невидимым собеседником… нет, собеседницей.

— Привет! Кто? А-а-а, Катюха! Сразу не узнал, богатой будешь. А меня угадаешь? Да, Витек! Молодец. Мне Фома говорил, что ты позвонить можешь. Нет, Катюша, нет его. Залег пока на дно. Тут у нас тучки на горизонте, надо кое-какие вопросы порешать. Но я передам, что ты звонила. Кстати, Фома тебе вещички-то передал?.. Ага… Так ты не вздумай у себя в поселке сейчас их продавать… Это он раньше просил. А сейчас менты кругом пуржат, можно и у вас засветиться. Ты бы перекинула их сюда, а еще лучше — сама подъехала. Да, дело срочное. Автобус от вас через час уходит, успеешь. Утром уже здесь будешь. Пока все у надежных людей оставим. Конечно, конечно встретим. Ты телефончик запиши. Как приедешь, сразу позвони. Ответит наш парень, Жорка. У него устроишься и все будет ладом. Да ну, не бойся, никаких глупостей. У него своя подруга есть. Ну ладно, Катюха, до встречи!

Вернувшись, Гопа снова продемонстрировал Фоме лучшую из своих улыбок.

— Не Фарида звонила? – как можно небрежней спросил тот.

— Нет, супруга твоя, наверное, еще на боевом посту. А это так: то ли ошиблись, то ли разговаривать не захотели.

* * *

Заиндевевший на сорокаградусном морозе старенький ЛАЗ так и не успел оттаять. В Магадане всегда теплей, чем на трассе, но и минус двадцать с ветерком – не подарок. Тем более, что “теплые” охотоморские ветра дальше тринадцатого километра от города не пробиваются.

Причалив к автовокзалу, автобус испустил последний натужный вздох, выплюнул облако сизого пара-дыма и ознобно передернув латаным корпусом, замер. Народ из раскрывшихся дверей вывалился соответствующий. Толковые теплые шубы, тулупы, унты, торбаса. Никаких тебе сапожек и пижонских дубленок.

Невысокая, симпатичная девчонка в стандартной трассовской экипировке, постукивая ногами, окоченевшими от долгого сидения в прохладном салоне, направилась к телефону автомату.

На ее звонок ответили сразу.

Коротко поговорив, девчонка отошла сторону, чуть не споткнувшись о бомжеватого мужичка, подобравшего у нее из-под ног пустую бутылку, и встала прямо перед входом в здание автовокзала.

А через пять минут к ней подкатила знакомая по ее прошлому приезду “морковка”. Сидевший за рулем молодой мужик лет тридцати – тридцати пяти помахал Ленке татуированной лапой и, высунув в окно коротко стриженую голову на бычьей шее, сказал:

— Привет! Садись!

— Ты Жорка?

— Он самый.

— А как меня узнал?

— Фома обрисовал. Едем ко мне, там тебя Танюха моя накормит, обогреет, а потом по делу потолкуем. Барахло привезла?

— Какое барахло? – насторожилась Катерина, — Фома мне только сережки с колечком давал.

— А что, по-вашему, по бабьи, рыжевье – не барахло? Как вы эти цацки любите! — рассмеялся Жорка.

— Да, вам, мужчинам, не понять, — кокетливо улыбнулась в ответ сразу успокоившаяся Катюха.

— Ладно, успеем о делах. Поехали.

 

Бомж подобрал еще одну бутылку, сунул в свой драный рюкзак и потопал куда-то, бормоча себе под нос фразы, свидетельствовавшие о хронической белой горячке:

— Гостью приняли. Пошли на хату.

 

Частный домик, к которому подъехал “воровоз”, ничем не выделялся из скопища таких же жалких самостроевских лачуг, сгрудившихся в районе магаданского рыбного порта. Внутри обстановка тоже была не самой роскошной. Но уют и чистота этого жилья выгодно отличались от мерзкой атмосферы тех притонов, в которых все чаще и чаще приходилось бывать Катерине, втянувшейся в мелкие пока еще дела с перекупкой краденых вещей.

— Хорошо-о-о у вас, — стаскивая шубу, протянула гостья.

— Стараемся по-людски жить, — ответила молодая, красивая, одетая с иголочки хозяйка, — у нас здесь шпаны не бывает, все люди авторитетные. Жорка, как с последней ходки пришел, старых корешков отшил. Говорит: “Два раза пробухал свободу – хорош: пора завязывать. Серьезные дела с шушерой не делаются”.

— И с бабами тоже, — язвительно добавил Жорка, — Катюха, конечно девчонка своя, но язык с порога нехрен распускать. А то в привычку войдет. Корми давай гостью, да и я жрать хочу.

 

Катерине хозяева понравились.

Жорка был свой в доску. Пить он правда не стал, — Я свое выпил, — но за дамами ухаживал, как положено.

Дамы же, прикончив пару бутылочек какого-то заграничного вермута, раздухарились не на шутку и, нахохотавшись всласть, с еще большим наслаждением принялись за свежие сплетни.

Татьяна рассказала о Светке, последней пассии Фомы и, уловив женским чутьем затаенную ревность Катерины, промыла косточки “этой сучке” по полной программе.

А Катюха рассказала про свой прошлый приезд, как скупо и холодновато тогда привечали ее магаданские “крадуны”, не в пример своим, сусуманским. Те ей сразу доверились. И правильно. Уж она-то своих под расстрелом не сдаст. Вот, например, когда Серега Белек хату у председателя старательской артели выставил, кто все барахло месяц у себя держал? Она, Катерина! Ни один мент не разнюхал. У нее и сейчас дома печатка председательская лежит. Шикарная штука!…

 

Утром Катюху разбудил озабоченный хозяин.

— Человек приезжал, говорит: Фому взяли, с поличняком. Точно Светка, падла, подставила!

— Ой, а что делать-то!

— Фома из КПЗ успел маляву загнать. Просит сдать ментам все барахло, что еще из города не ушло. Чем меньше ущерб будет, тем меньше срок намотают. Мы кое-что подсобрали, но надо будет еще прокрутиться. Давай свое рыжевье… Нет, лучше так: у меня есть подхваты кой-какие в “шестерке”, я переговорю с человеком, он у тебя без особого шума все примет, допросит, как надо, чтобы ты сама не влипла. Фома про тебя сказал, что серьги и колечко тебе втемную загнал, ты, мол, не знаешь, откуда они. Того и держись.

 

Видно, Жорка и в самом деле стоял в городе круто. Опер, к которому пришла Катерина после предварительного звонка, суетился перед ней, как перед важной персоной. Пригласив для изъятия золота понятых, предупредил их, что рассказывать об этой процедуре никому не надо, что девчонка попала в историю случайно и не стоит пачкать ее доброе имя. И допрос скорее напоминал дружескую беседу с чаепитием. Завершив оформление протокола, в который черным шрифтом печатной машинки был намертво вбит факт приобретения у Фомы гражданкой Лисовской “добровольно выданных” ею золотых изделий, опер весело сказал:

— Так, Катюша, с этим делом мы закончили, но вот Георгий Анатольевич еще по Сусуману кое-что хотел уточнить.

— Какой Георгий Анатольевич?

— Гапонов.

— А, ваш Гопа заменитый! Вы что, ему сказали, что я здесь? Мне бы сначала с Жорой посоветоваться…

— Опер фыркнул:

— Посоветуешься. Пошли.

 

Через два часа зареванная Катерина, допивая чай уже в Жоркиной компании и по инерции похлюпывая носом, спросила:

— А эта, Татьяна, или как ее… она тоже из ментовки? Вы же вроде вместе спали?

— Татьяна? Нет, она не из милиции. А спали точно вместе. Приятное дело! При нашей работе не каждую ночь с красивой женщиной в постель ложишься.

— А не боится она, что с ней посчитаться могут?

— Не боится. Моей жене в этом городе бояться нечего…

 

* * *

— Это все подарки. Или я сама покупала – искреннее негодование в голосе Фариды смешивалось с горечью утраты, — каждую вещь назвать могу! Все это память!

— Ну называйте… — участливые, чрезвычайно добрые интонации в голосе Гопы ярко свидетельствовали о необычайно высоком уровне гуманизма и корректного отношения к гражданам со стороны членов группы, проводившей обыск в бухгалтерии “Северовостоксервиса”. То есть, по месту работы гражданки Фоминой, законной супруги Фомы.

 

И состоялся чрезвычайно интересный, очень похожий на театральную постановку диалог, в котором Фарида произносила свои реплики вслух, а Жорка, согласно кивая головой и приберегая свою информированность для более обстоятельной беседы в стенах УВД, отвечал про себя. Вроде, как голос за кадром.

— Это колечко я сама покупала с получки…

(- Не знаю, не знаю, проверим, глядишь — и другая хозяйка найдется…)

— Камешки – тоже мои, от моих старых колец. Камни хорошие, а оправы дешевые были, я хотела потом заказать получше.

(- Неплохое хобби у скромной бухгалтерши: выщелкивать из украшений изумруды, аметисты и александриты. Семечки, блин!)

— А этот перстень с фианитами муж мне покупал к годовщине свадьбы.

(- Вряд ли ты истинную цену этой красоте не знаешь. Скорей придуриваешься, уж Фома-то в камешках разбирается. Это по краям — двадцать фианитов. А в центре — бриллиант настоящий, чистой воды, здоровенный! В каратах я не петрю, но за такими камушками люди в очередь не стоят. И куплен он не на грязные деньги муженька твоего…)

 

Да, у этого перстня была особая история, операм хорошо известная.

В большой семье старая свекровь узнала, что рак у нее и дни последние сочтены. Вернувшись из больницы, чтобы умереть дома, женщина взяла свою сберкнижку, на которую они с покойным мужем тридцать лет складывали честно заработанные деньги и молча куда-то ушла. А вернувшись через два часа, подарила своей невестке бесценный перстень. За своих внуков – главную отраду и продолжателей рода.

Через неделю после ее смерти, Фома, забравшись в чужую квартиру, украл последнее благословение этой замечательной старухи.

— Монеты серебряные — это память о родителях. У нас на национальные платья нашивают. Мама — покойница подарила.

(- Ну надо же! И свою мать припутала, чтобы дела свои жабские прикрывать! Попрошу следователя, чтобы он на очной ставке с тем мужиком, у которого Фома коллекцию спер, дал ему возможность с тобой на темы нумизматики побеседовать. Жаль, что можно только устно…)

 

Так и шел этот “разговор”.

Фарида продолжала тарахтеть, как старый дизель. Другие работницы бухгалтерии, вначале кинувшиеся было защищать сослуживицу, теперь либо, покраснев от стыда, прятали глаза, либо, заворожено приоткрыв рты, следили за руками молчаливо действующего Гопы. А из черной пасти служебного сейфа, ненасытного, как и его владелица, все появлялись и появлялись новые сокровища. Десятки золотых и серебряных перстней, цепочки, монеты, обручальные кольца, камни и переломанные оправы вскоре заняли всю поверхность старенького конторского стола…

* * *

В двух кварталах от старого дальстроевского здания, в котором не покладая рук трудился Жорка, тоже шел обыск.

Молодая симпатичная женщина так же, как Фарида, вдохновенно сочиняла биографии многочисленных костюмов, платьев, сапог, столовых сервизов, фигурок и композиций из моржового клыка, извлеченных из двух огромных, уже приготовленных к перевозке чемоданов. Но энергичный и подвижный Михалыч, пригласивший в качестве понятых пожилую семейную чету из соседней квартиры, не отмалчивался, как коллега.

— Ага, а эти иконы тебе прабабушка подарила…после того как сперла их с Гагарина, 23… Светка! Оно тебе надо? Я сейчас все твое вранье в протокол занесу и пойдешь, как укрывательница заведомо похищенного. Вот поедем после обыска с этим барахлом в управу, там и поговорим. Не спеши себе петлю на шею натягивать.

— Как, в управу? А дочка?

— О дочке раньше надо было думать. Сегодня мы ее куда-нибудь в детское учреждение определим. А дальше от тебя зависит, где она воспитываться будет: при маме или в детдоме…

— Никуда я не поеду!

— Поедешь. И помолчи пока. Подумай лучше, повспоминай. Тебе много сегодня нужно будет вспомнить.

* * *

“Выставка” была оформлена, как в хорошем музее. Иконы, драгоценности, резная кость разместились на стендах и полках, очищенных от книг.

Одежда и обувь аккуратно разложены на письменных столах.

На отдельно стоящем журнальном столике – паспорта, водительские удостоверения, военные билеты, сберкнижки.

Все эти вещи ждали официального опознания своими владельцами.

Но первыми посетителями “выставки” стали не потерпевшие.

 

Когда опера ввели Фому в кабинет, то не одна минута потребовалась ему, чтобы справиться с приступом удушья, мгновенно сдавившего грудь. Наконец, дурная иссиня-багровая кровь отхлынула от его лица и намертво стиснутые зубы смогли разжаться. Фома хрипло перевел дыхание и выдавил из себя только одно слово:

— Умеете…

* * *

В небольшом кабинете на третьем этаже УВД, за старым, видавшим виды столом сидел сухощавый черноволосый человек. Его глаза скользили по строчкам документов, лежащих перед ним аккуратной стопкой. Время от времени он убирал в сторону изученные листы, машинально, по оперской привычке переворачивая их текстом вниз.

Да, интересная получалась картина: у сорокапятилетней, чрезмерно полной и отнюдь не симпатичной учительницы музыки постоянно умирали сожители. С одной стороны – что здесь такого, дело житейское. А с другой: не успел один повеситься при очень странных обстоятельствах, как другого нашли расчлененного на куски и разбросанного вдоль лесной дороги. Преступление так и не раскрыли…

Когда последний прочитанный лист, перевернувшись, лег направо к своим собратьям, на столе лежала точно такая же аккуратная стопка, как и вначале. Черноволосый педантично проверил, не нарушена ли последовательность документов, поместил их в картонную обложку и, позвонив в канцелярию отдела уголовного розыска, попросил занести специальный станок, шило и суровые нитки.

Сергей Иванович готовился шить очередное дело. Шить обстоятельно, аккуратно и надежно. Как положено Мастеровому.